Почти луна

В первой позе надо сидеть к классу почти спиной, поэтому я повернулась, когда Таннер сошел с помоста. Фотография ванны, приколотая к занавеске, оказалась прямо передо мной. Я сбросила халат и взяла его в правую руку, притворяясь, будто это полотенце из «Женщины, вытирающейся после купания». Наклонилась, как она, набок и опустила голову в полупрофиль. Комната немедленно наполнилась шелестом угольных карандашей студентов, словно они были камерами, а я — предметом, который следовало поймать в полете. Очень немногие, подобно Дороти, обладали умением рассуждать.

Три минуты были послаблением для студентов. Со временем, к концу семестра, они будут рисовать за две. Хотя я прекрасно выдерживала намного более долгие позы. Всегда. Оставаться полностью неподвижной я научилась с самого начала.

— Ты словно родилась для этого, — как-то сказал Джейк.

Он был тогда моим учителем. Он был моим Таннером Хаку, а я — его Дороти. Но у меня не было ее таланта.

— У тебя такая чудесная кожа, — говорил Джейк.

И я уцепилась за это. Произнеси он это вновь, что-то во мне сломалось бы. И он произнес, когда заметил, что я замерзла и почти дрожу. Он подошел — я лежала, бок свело судорогой — и встал, наблюдая за мной. Каждую секунду я боялась, что он скажет: «Знаешь, я ошибся. Ты омерзительна. Все это было ошибкой».

— Ты синеешь от холода, — заметил он.

— Извините, — выдавила я, изо всех сил стараясь не клацать зубами.

Мне было восемнадцать, я никогда не видела обнаженного мужчины и уж тем более не лежала обнаженной перед ним.

— Расслабься, — попросил он.

Зашел за ширму в мастерской и бросил через нее одеяло. Оно приземлилось на меня. Колючая шерсть казалась мне насилием, но я слишком замерзла, чтобы жаловаться.

— Я поставлю чайник, — сказал он. — Заварю чай. У меня есть немного лапши быстрого приготовления, если хочешь.

Лапша быстрого приготовления как афродизиак. Позже я спросила Джейка, знал ли он, что займется любовью со мной.

— Понятия не имел. Когда ты вошла в том дурацком розовом костюме, я чуть не засмеялся.

— Коралловом, — поправила я.

На него ушли все мои деньги.

— Когда ты сняла его, — продолжил он, — я влюбился.

— Так это был хороший наряд?

— Когда упал на пол, — улыбнулся он.

Я сидела, завернувшись в колючее одеяло, а он вернулся с двумя кружками чая.

— Спасибо, Хелен, — сказал он и поставил кружку рядом со мной. Помнится, я еще не отогрелась хотя бы настолько, чтобы взять ее. — Ты замечательно поработала сегодня.

Я молчала.

— А твоя кожа, — добавил он, — просто чудесная, правда.

Я начала плакать. Что-то о том, как мне холодно, и сколько снега навалило снаружи, и как далеко я от дома и матери. Он поставил чай и спросил разрешения обнять меня.

— Угу, — ответила я.

Он обхватил меня руками, и я положила голову ему на плечо, продолжая плакать.

— Что за беда? — спросил он.

Как я могла рассказать то, что казалось нелепым даже мне? Я скучала по матери, несмотря на то что так мечтала от нее сбежать. Она преследовала меня весь тот первый семестр, точно боль.

— Просто я очень замерзла.

— Смена! — рявкнул Хаку.

Студенты наносили последние штрихи на то, что более всего бросалось в глаза в «женщине, вытирающейся после купания», но что пока большинство из них робело рисовать, — мой зад. Когда бы я ни смотрела на рисунки новичков, внимание к деталям всегда было сосредоточено на реквизите. Однажды я позировала в центре для пожилых, и тогда подобной опаски не было. И женщины, и мужчины брали с места в карьер, зная, что время ограничено.

— «Женщина за туалетом»! — гордо провозгласил Таннер.

На этот раз смеха не было. Студенты были серьезны, и я, уронив урожденное халатом полотенце на помост, склонилась над металлическим тазом, оставленным на стуле, и взяла в правую руку морскую губку. Затем повернулась к классу и, подхватив груди правой рукой, потянулась губкой в левую подмышку, как бы намывая себя.

Эта поза всегда казалась мне неудобной. Она вынуждала меня смотреть в подмышку и слишком остро сознавать свое тело. С годами я замечала все больше веснушек на груди и плечах, а упругая кожа, которой меня наградил Господь, потихоньку обвисала, и неважно, какие перевернутые позы я могла принимать на йоге. Гибкость рано или поздно уступает гравитации. Я жила на грани между едва не распадающейся на части Венерой и голой матерью Уистлера.[36] Царапая сухой губкой нежную кожу подмышки, я внезапно подумала, что, будь я менее гибкой, менее спортивной, не смогла бы совершить ни одного из преступлений, в которых ныне была повинна. Поднять и потащить мать было бы невозможно. Соблазнить Хеймиша — немыслимо.

— Хелен? — услышала я голос Таннера.

Он стоял рядом с платформой. Я чувствовала запах чесночных капсул, которые он принимал каждый день.

— Да?

Я не изменила позы.

— Вы, кажется, дрожите. Вы замерзли?

— Нет.

— Сосредоточьтесь, — сказал он, — Осталось две минуты, — объявил он классу.