Почти каменный (СИ)

— Нет у меня никакой тайны. Расскажи всему свету про Гудулу, которую когда-то звали Пакеттой Шанфлери. Если увидишь ещё такой башмачок, я… буду любить тебя.

Звонарь поёжился от её слов. Уже второй раз за один день ему обещали любовь.

========== Глава 3. Одна ложь влечёт за собой вторую ==========

Попрощавшись с Гудулой, Квазимодо вдруг осознал, что поступил немного опрометчиво, втянув своего господина в эту историю. Наверное, не стоило ему говорить вретишнице, что это архидьякон послал ей корзинку с едой. А что если бы ей вздумалось поблагодарить его при случайной встрече? Звонарь утешал себя мыслью о том, что его господин почти никогда не приближался к Крысиной Норе и не глядел в сторону затворницы. Даже если бы ей удалось завладеть его вниманием, он бы не стал прислушиваться к её сумбурным речам.

В тот день свершилось знаменательное событие: Квазимодо солгал, чуть ли не в первый раз в жизни. Раньше у него не было причин искажать правду. Так вот что случается, когда разговариваешь с людьми! Говорить по-человечески, значит утаивать, недосказывать, а иной раз приукрашивать. Общаться с людьми — значит жить в нескольких мирах одновременно. Думать одно, говорить другое, а делать третье.

Вот какие мысли занимали его, пока он брёл, прихрамывая, вдоль набережной. Прохожие удивлённо косились на горбуна. Что делал он на улицах Парижа один? Его привыкли видеть в сопровождении архидьякона.

Если бы он вглядывался в лица горожан, он бы увидел в их глазах сдержанное восхищение. Что-то изменилось с того дня когда он, стоя на верхушке башни большого колокола, показал спасённую Эсмеральду толпе с криком «Убежище!». Его дерзкий поступок не остался незамеченным. Даже те, которые не испытывали симпатии к цыганке, не могли смотреть на Квазимодо с былым презрением. Так в одночасье изгой стал, если не героем, то своего рода кумиром. Состоявшиеся казни быстро забываются. Толпа расходится, а тело снимают с эшафота. Однако сорванная казнь оставляет след в памяти горожан. Более того, она становится пищей для городского фольклора, для уличных песен и легенд.

Стоял тёплый июльский вечер. Корзинки с цветами, подвешенные к карнизам домов, источали пьянящий аромат. Там больнее было Квазимодо осознавать, что Эсмеральда была оторвана от всего очарования поздней весны. Тем жарче разгоралось его желание освободить её. Но сначала он должен был найти Гренгуара, который, очевидно, служил звеном, связывающим её с цыганским племенем. Эсмеральда сказала, что он выступал на перекрёстках, будто их было всего три-четыре во всём городе. По правде говоря, он понятия не имел, в какие кварталы парижане стекались за подобного рода развлечениями. Ведь господин не любил акробатов и лицедеев, считая их трюки, шутки и розыгрыши происками дьявола. Стоило Клоду услышать звуки свирели и взрывы смеха, стоило ему краем глаза увидеть блеск золотистых нитей, как он хватал воспитанника за руку и переходил на другую сторону улицы.

Но теперь господина рядом не было. Ничто не мешало Квазимодо присоединиться к толпе зевак, когда он увидел небольшое сборище перед кабаком «Три жемчужины» на углу Мельничного моста. Стараясь не привлекать внимания к себе, Квазимодо забрался на перевёрнутый ящик от вина, что позволило ему увидеть то, к чему были прикованы взгляды зрителей.

На свободном пространстве между входом в кабак и толпой пела девушка. Была ли эта девушка блудницей с улицы Глатиньи, торговкой фруктами или дочерью ремесленика, Квазимодо, не привыкший оценивать представительниц прекрасного пола по одежде, не мог угадать. На ней было платье из голубой шерсти с глубоким вырезом. Из-под подола выглядывал запылённый край нижней юбки. Грубые башмаки не скрывали изящества ступней. Льняные косы падали на пухлую, розовую грудь, на которую были устремлены любострастные взгляды мужской половины публики.

Квазимодо не мог разобрать её слов. Возможно, она пела на другом языке, что само по себе не было редким явлением. В Париже достаточно часто появлялись англичане, фламандцы и даже шведы. У ног девушки лежала лохматая рыжая собака в парчовом жилете. Дворнягу любовно поглаживал худой юноша в красно-жёлтой куртке, украшенной бубенчиками и блёстками. Из-под фиглярского колпака выбивались светлые кудри. Должно быть, это был тот самый человек, встречи с которым добивалась Эсмеральда. Квазимодо уже видел похожую сцену на площади несколько месяцев назад. Только вместо блондинки с собачкой была цыганка с козочкой.

Получив свою долю аплодисментов, белокурая девица поклонилась, в очередной раз порадовав мужчин видом своей сочной, нежной груди, и исчезла внутри кабака. Её худой спутник и дворняга последовали за ней. Устало и удовлетворённо смеясь, зеваки разошли. Остался один Квазимодо. Неподвижный и внимательный, он наблюдал за толпой движущихся теней, мелькавших на оконных стёклах кабака. Грустные мысли обуревали его. Иногда он, словно соскучившись, глядел ввысь. Огромные чёрные облака висели под звёздным куполом, точно паутина, вытканная на небесном своде.