Они с Ширли ушли. Нед и я сидели на скамье, наблюдая за ними. Помахали им, когда они проехали мимо в своих автомобилях, Хадди – в большом старом «нью-йоркере», Ширли – в маленьком «субару» с наклейкой на бампере: «МОЯ КАРМА ПРАВИТ МОЕЙ ДОГМОЙ». Когда их задние огни скрылись за углом здания, я достал пачку сигарет, заглянул в нее. Осталась одна.
– Вам действительно больше нечего рассказать? – В голосе Неда слышалось разочарование.
– Нет. На пьесу не похоже, не так ли? Третьего действия нет. Тони и твой отец за следующие пять лет провели еще несколько экспериментов и наконец пригласили Биби Рота. Обычно твой отец пытался в чем-то убедить Тони, а я оказывался посередине. И должен сказать тебе правду: после исчезновения Брайана Липпи и смерти Мистера Диллона я стоял на том, чтобы ничего не делать с «бьюиком», только наблюдать и иногда молиться, чтобы он развалился или вернулся, откуда появился. И считал, что надо убивать все, что могло появиться из багажника и попыталось бы найти выход из гаража.
– Такое случилось?
– Ты про еще одного розовоголового инопланетянина? Нет.
– А Биби? Что он сказал?
– Он выслушал Тони и твоего отца, еще раз осмотрел «бьюик», а потом ушел. Сказал, что слишком стар, чтобы иметь дело с неведомым и необъяснимым законами того мира, в котором он привык жить. Сказал, что вычеркнет «бьюик» из памяти, и посоветовал Тони и Керту сделать то же самое.
– Не может быть! И этот человек – ученый? Господи, да ему бы прыгать от восторга!
– Ученым был твой отец, – ответил я. – Разумеется, не профессионалом – любителем, но настоящим ученым. Появляющиеся из «бьюика» существа и предметы, любопытство к самому «бьюику» – вот что превратило его в ученого. К примеру, вскрытие этой «летучей мыши». Безумие, конечно, но как тщательно он к этому готовился, совсем как братья Райт к полету своего первого аэроплана. А вот Биби Рот как раз был исполнителем, узким специалистом. И кстати, очень этим гордился. Ограничил себя рамками, никогда не выходил за них, но в означенных пределах знал все и вся. Исполнители ненавидят загадки. Ученые, даже любители, обожают их. В твоем отце уживались два человека. Как коп, загадки он тоже ненавидел. Как исследователь «роудмастера»… скажем так, тут он становился совсем другим.
– А какой из них вам нравился больше?
Я обдумал его вопрос.
– Знаешь, вот так ребенок спрашивает родителей, кого они любят больше – его или сестру. На такие вопросы честного ответа нет. Но Керт-ученый меня пугал. Где-то пугал и Тони.
Парнишка сидел, погруженный в собственные мысли.
– Что-то появлялось из «бьюика» и позже, – продолжил я. – В 1991 году птица с четырьмя крыльями.
– Четырьмя?..
– Совершенно верно. Немного полетала, ударилась о стену и упала замертво. Осенью 1993-го багажник открылся после одного из светотрясений, наполовину наполненный землей. Керт хотел оставить ее в багажнике и посмотреть, что из этого выйдет, Тони согласился, но земля начала вонять. Я не знал, что земля может разлагаться, но, видать, все зависит от того, откуда она взялась. И мы… похоронили землю. Можешь в это поверить?
Он кивнул.
– И мой отец приглядывал за тем местом, где вы ее похоронили? Конечно, приглядывал. Чтобы посмотреть, что там вырастет.
– Думаю, он надеялся на лилии.
– Ему повезло?
– Смотря что считать везением. Ничего там не выросло, это точно. Землю из багажника похоронили недалеко от того места, где лежал Мистер Ди и садовые инструменты. Что же касается чудовища, то его остатки мы сожгли в мусоросжигательной машине. Участок, где покоится та земля, стоит голый. Каждую весну что-то там начинает расти, но быстро погибает. Со временем, возможно, что-то и переменится.
Я достал из пачки последнюю сигарету, закурил.
– Через полтора года после земли появилась еще одна красная ящерица-палка. Мертвая. И все. Там по-прежнему сейсмоопасная зона, но землю нынче трясет далеко не так сильно. Рядом с «бьюиком» не следует терять бдительность, это тебе не старое ржавое ружье с забитым землей стволом, но при соответствующих мерах предосторожности он достаточно безопасен. И когда-нибудь – твой отец в это верил, Тони, да и я верю – старый автомобиль обязательно развалится. Весь и сразу, как одноконный фаэтон в стихотворении.
Он недоуменно взглянул на меня, и я понял, что он понятия не имеет, о каком стихотворении речь. Мы живем в эпоху невежества.
– Я могу это чувствовать.
Интонация его голоса потрясла меня, и я всмотрелся в него. Выглядел он моложе восемнадцати. Совсем мальчишка, в кроссовках, с выбеленным лунным светом лицом.
– Можешь?
– Да. Разве вы не можете?