Почему РФ - не Россия

политического воплощения демократии в то время), а с другой — заявили после

августа 1991 г. о своих патриотических устремлениях. Они естественно тяготели

друг к другу (в начале 1992 г., когда было образовано Российское Народное

Собрание, Руцкой примеривался на роль его неформального лидера и покровителя),

но и кончили одинаково: руководители РНС через пару месяцев бросились в объятия

Зюганова, организовав «объединенную оппозицию», а Руцкой под красным флагом

возглавил сопротивление Верховного Совета. Более респектабельно выглядел одно

время Б. Федоров со своим движением «Вперед, Россия!», но его успехи оказались

более чем скромными. Во властных структурах людей, пожелавших всерьез примерить

на себя мундиры дореволюционной России, также не обнаружилось (дело ограничилось

переодеванием Президентского полка при Путине в форму XIX века).

Потратив основную часть усилий на дискредитацию понятия «империя» и борьбу с

«вирусом державности» и «российским империализмом», «демократизаторы» и

находящиеся под их идейным влиянием власти совершенно упустили из вида то

очевидное обстоятельство, что, не будучи империалистической, Россия может быть

только националистической. И патриотизм именно такого рода стал наиболее

перспективной альтернативой. К исходу 90-х гг. было совершенно очевидно, что

попытка политически «пристегнуть» Россию к единственному полюсу «однополярного

мира» не удалась. Более того, западные страны и особенно США своей политикой

поддерживания всех и всяческих антироссийских сил в «ближнем зарубежье»,

объявлением «зонами своих интересов» территорий исторической России более всего

способствовали консервации советского наследия в РФ, поскольку в условиях

недопущения альтернативной «державности» для просоветских кругов российского

руководства создавались широчайшие возможности мобилизации населения на «отпор

американской агрессии», апеллируя к традициям СССР. Это, в свою очередь, привело

к тому, что доминантой патриотической мысли стало антизападничество именно в

смысле отталкивания от европейской цивилизации как таковой, взгляд на «Запад»

как на «онтологического» противника. И не видно, что бы могло помешать этому

антизападничеству торжествовать в более или менее «красной» форме.

Радетели «искоренения имперского сознания» могли быть довольны. Если бы не одно

обстоятельство: в то время, как угрожающий желаемой ими однополярной картине

мира российский империализм получил, возможно, смертельный удар, освобожденный

от этого сознания, но смертельный для них самих русский национализм, расправил

крылья и начал свое победное шествие. Приходилось констатировать, что наибольшие

шансы на будущее получили типы патриотизма, по природе своей этнократические и

изоляционистские (чуждые традициям исторической России).

«Новый русский национализм» при том, что его представители в большинстве случаев

подчеркивают свои симпатии к старой России (и даже причисляются склонной валить

в одну кучу всех своих неприятелей демократической интеллигенцией и неискушенным

общественным сознанием к «реставраторам империи»), не имеет корней в её

культурно-государственной традиции и на деле подвергает остракизму основные

принципы, на которых строилась реально-историческая России — Российская Империя.

Этот национализм проявил ярко выраженный этнический характер и озабоченность

интересами не российского государства, а «русских людей». В наиболее радикальной

форме это противопоставление нашло выражение в лозунге «Националисты против

патриотов!» Патриоты в данном случае характеризовались как абстрактные

«державники» и обвинялись в том, что им государство Россия настолько важнее

интересов «русского человека», что они готовы допустить, чтобы русскими

командовали нерусские (для части представителей этого направления было

характерно поэтому даже некоторое предубеждение против государственности вообще,

как бы «национал-анархизм»). Естественно, что в этой среде основным объектом

нападок стала реально-историческая дореволюционная Россия (та, что существовала

к 1917 году) и особенно фигура Петра Великого (которым она в основном была

создана), а наличие среди российской элиты множества носителей немецких,

польских или татарских фамилий служило излюбленным аргументом для иллюстрации

угнетения русского народа в имперский период инородцами. Мысль о том, что

выдающимся достижением была как раз реально-историческая Россия, им,

естественно, глубоко чужда.

Подобное умонастроение подогревалось национал-коммунистической поддержкой.

Играющие на патриотическом поле коммунисты, которым реально-историческая Россия

(которую они непосредственно угробили и на противопоставлении которой их режим

неизменно существовал), уподобляясь «евразийцам» 20-х годов, охотно хватались за

Россию мифическую (в качестве каковой выступала допетровская, благо про неё за

отдаленностью можно было говорить все, что угодно), которая якобы отвечала их

идеалам, и выступали как бы продолжателями её, т.е. настоящими русскими людьми с

настоящей русской идеологией. Их проповедь была тем более успешна, что среднему