Почему маму всё достало

Рука Натальи подозрительно дернулась. У меня у самой руки чесались дать затрещину Джессике, чтобы она прекратила устраивать сцены у постели умирающего отца, но тут нас всех опередил Нил. До этого наш зять воспротивился капризам Джессики лишь однажды, когда она хотела отправить Персефону в школу-интернат для одаренных детей в Швейцарии. Ребенку тогда было пять лет.

– Джессика! – взорвался Нил. – ПЕРЕСТАНЬ СЕЙЧАС ЖЕ! Не хочешь оставаться наедине с отцом – никто тебя не заставляет, только перестань устраивать сцены, сейчас не время и не место для этого.

Джессика притихла, и мы втроем опять зашли в палату.

Дыхание отца было таким медленным, и между выдохами были такие длинные паузы, что казалось, следующего вдоха больше не будет. Я тоже как будто перестала дышать. Не знаю почему, вдруг стала задерживать дыхание. И вот последний вздох. Зашла врач, положила руку на плечо Наталье. Папа ушел.

Было уже утро, когда мы ехали домой, молча, всю дорогу никто не проронил ни слова.

Вернувшись домой, я рухнула на диван, не было сил ни разговаривать с детьми, ни утешать их, ни помогать им справляться со свалившимся горем. Саймон сделал мне чай. Наталья была права. Как же достал этот чертов чай! Зашел Питер и сел рядом со мной.

– Мам?.. – вопросительно посмотрел он на меня.

– Ммммм?

– Мам. Мам, я не хочу, чтобы вы с папой умирали. Обещайте мне, что не умрете. Мам, пап, вы же не умрете? Вы же не можете умереть?

Тут он заплакал.

Ох, Питер. Единственное, что может быть хуже и тяжелее собственной боли и горечи, – это видеть, как страдают твои дети. Слезы моего сына вывели меня из ступора. Я обняла его, прижала к себе как маленького, хотя он был больше меня и ножка у него уже 43-го размера.

– Милый мой сыночек. Я никуда не уйду, обещаю.

– Уйдешь, – сквозь слезы сказал он. – Все умирают.

– Ну да, все умирают, только я еще долго не буду умирать, буду жить долго-долго, и папа будет долго жить, да? Мы будем рядом столько, сколько потребуется.

– Как ты можешь обещать? Столько всего случается, ты можешь попасть в аварию, тебя может сбить автобус, носки будешь надевать, споткнешься, упадешь и умрешь – каждый год от пяти до десяти человек погибают, когда надевают носки, а еще больше людей надевают брюки и помирают. Жаль, что я не верю в бога. Было бы хорошо знать, что сможешь потом после смерти всех увидеть.

– Милый, нельзя жить и все время бояться, а что если вдруг. Это же не жизнь, а унылое существование. Жить надо, надеясь на лучшее, радоваться тому, что ты живой, и если вдруг что-то случится, ты не будешь ни о чем сожалеть. Я тоже слышала про статистику смерти от носков, поэтому, когда надеваю носки, всегда сажусь, чтобы не упасть и не свернуть себе шею. Знаю, как печально думать, что потерял кого-то навсегда, но это не так, поверь.

– Ты имеешь в виду, что они с нами, они не умрут, пока мы их помним, да? – шмыгая, спросил он. – Потому что, мам, это не то же самое. Воспоминания – это не то же самое, что живой человек.

– Нет, милый. Я имею в виду физику. Ты же любишь физику?

Питер кивнул головой в знак согласия.

– Ну так вот, это была лекция по физике, лектора звали, кажется, Аарон Фриман, он объяснял, что согласно первому закону термодинамики энергия ниоткуда не появляется и никуда не исчезает, поэтому вся энергия, из которой состоим мы и наш мир, сохраняется, всегда была и будет. Следовательно, мы все остаемся здесь, в той или иной форме. Ты же сам мне все время говоришь, когда я делаю что-нибудь не так: «Мама, физика рулит!» Ведь так? Она и вправду рулит!

Эта аргументация, кажется, подействовала на Питера. И он потихоньку стал успокаиваться.

– Пойди поспи, малыш, – сказала я ему.

– Мам?

– Да?

– А пусть папа останется у нас сегодня?

– Не думаю, что это хорошая идея.

– Ну пожалуйста, только на сегодня. Он ляжет у меня на кровати, а я буду спать на полу. Я просто хочу, чтобы сегодня мы все были вместе, ну пожалуйста, мам.

– Ну, если твой отец не возражает, то я тоже не возражаю, – ответила я. Если честно, мне в тот момент хотелось побыть совершенно одной, но если Питеру было важно, чтобы все были вместе, то конечно, его желание – закон. Саймон зашел к нам в гостиную и тоже согласился: «Конечно, останусь, если Питер так хочет».

– Я постелю тебе на диване, – предложила я, вспоминая о непростой экосистеме, царящей у Питера в комнате. Одному богу известно, какие там пятна у него на простыне, хоть я и кипячу ее еженедельно.

Я поднялась наверх проведать Джейн. Она сидела на своей кровати, крепко обняв Барри, глаза красные, но сама вполне спокойная.

– Как ты? – спросила я.

– Меня Барри утешает, – ответила она.

– Хочешь поговорим?

– Не хочу, мам… я с Барри говорила. Он все понимает. Если ты не против, я лучше с Барри буду разговаривать. Я не знаю, что я чувствую, и не знаю, что сказать, но, когда я говорю с Барри, мне как-то проще все объяснить, потому что я объясняю себе, а не кому-то, потому что он просто знает, что я чувствую, и мне не надо лишний раз ничего говорить. Я лучше с Барри поговорю, хорошо? Я всегда с ним говорю в такие моменты.