Победы, которые не умирают

– Да куда ей деваться в воде-то? – Спарток сокрушённо покачал головой. – Она и плавать не умела. Никто из нас не умеет. И Таркай сказал, что сам всё видел.

– Да, видел, – после краткого колебания решительно произнёс Таркай. – Видел, и так и сказал хозяину. Как он тогда орал, винил меня, да разве ж я мог что-то сделать? Нет. Ей не было пути назад. – Глаза его блеснули, и Леандр внезапно понял, что брат отлично осведомлён о спасении сестры, но не намерен ставить кого-либо в известность, даже такого близкого человека, как Спарток. Он будет защищать сестру до конца. Леандр повернулся к Спартоку и попросил:

– Не мог бы ты принести чего-нибудь попить? Нам с ним это не помешает. – Поскольку в комнате ничего не было, Спарток вынужден будет оставить их наедине, а этого Леандр и добивался.

Когда тот вышел, Леандр решительно спросил:

– Ты ведь видел, как она спаслась?

– Кто? – глаза Таркая вспыхнули, но он тут же взял себя в руки.

– Иола.

– С чего ты взял? И откуда ты знаешь Иолу?

– Это я спас её в Ольвии, – Леандр решил взять быка за рога. – Я был в воде, и помог ей забраться на наш корабль. Я запомнил триеру твоего хозяина, увидел её тут в порту и решил выяснить побольше о нём и об Иоле, если получится.

Всего три предложения, но за то время, что Леандр их произносил, на лице Таркая подозрительность успела смениться недоверием, а потом надеждой. Леандр видел, что тот хочет, но боится задать следующий вопрос. Мучить парня смысла не было.

– Она в порядке. Я у моего отца её оставил. Он не причинит ей вреда.

Таркай слушал молча, а губы его растягивались в улыбку. Казалось, он готов был часами слушать о том, что ей хорошо.

– Расскажи о ней, – попросил Леандр. – Она молчит почти всё время, о себе не рассказывает.

Таркай нахмурился, закусил губу и внимательно посмотрел на Леандра.

– Ты мне не веришь?

– Верю. Видишь ли… Мне было четыре, когда она родилась. Я жутко ревновал поначалу. Мой отец – свободный, но я его не знал. Мама сама из скифов, как раз из-под Ольвии, жила с родителями в какой-то деревне, потом вышла за эллина, даже имя взяла эллинское. Мама говорила, что если ребёнок рождается, то он получается ни эллин, ни скиф. Там много таких полукровок, навроде меня. Не помню, как их называли… Калип… капил…

– Каллипиды, ну или эллиноскифы, – поправил Леандр, ему не терпелось услышать, что было дальше.

– Вот. Но во время какой-то стычки отец погиб, а мать захватили в плен скифы – не из её племени, а другие, их ведь там много, так она говорила. Они и продали её на невольничьем рынке, правда, не в Ольвии, а в Аполлонии, и там её купил мой хозяин. Это мне Спарток рассказывал, он и сам был куплен на том же рынке. Он-то ведь фракиец. Он говорил, – Таркай понизил голос и заколебался, но потом продолжил, – что Лисимах как маму увидел, так мигом выложил за неё больше пятисот драхм.

Леандр вспомнил двести драхм, заплаченных за двух рабов, и покачал головой.

– Да, потом Лисимах привёз маму сюда, но она ждала меня, так что он получил разом двух рабов. А через четыре года родилась Иола. В доме Лисимаха об этом говорить нельзя, но все знают, что её отец… Ну, он, в общем. Но мне то что, я её вскорости полюбил жуть как сильно. Да её все слуги обожали. Даже жене хозяина она нравилась. Своих-то детей у неё нет. И сестра моя любила общаться с ней. Это потом Иола стала молчаливой, слова не добьёшься, а сначала весёлая была, счастливая – пока не поняла, что вокруг происходит. А это случилось, когда мама померла.

Таркай замолчал, лицо его напряглось и исказилось гримасой боли, а взгляд устремился в угол, словно пытаясь прожечь стену.

– Года четыре назад объявился брат хозяйки Агесарх, будь он проклят. Он живёт не здесь – в Аполлонии. Они в тот вечер хорошо повеселились, но Лисимах отправился спать, а Агесарх вышел во двор. Что там случилось, мне никто не рассказал, но я не дурак, сам догадался. Утром маму нашли мёртвой. Говорили, она убила себя, но она бы так не сделала. Агесарх наутро уехал, и его здесь больше никто не видел. Его счастье, пусть этот гад только сунется!

Леандр поёжился, услышав угрозы раба эллину. Закон против раба, поднявшего руку на свободного, был суров, и оправданий не предусматривалось.

– И что дальше?