Частнокапиталистические отношения, то есть отношения, обычно связываемые с капитализмом свободной конкуренции, насквозь пронизывали лжесоциалистическое общество, однако их существование – подчёркиваю: не только их экономико-формационная сущность, но и сам факт их существования в каждом конкретном случае – тщательно скрывался как от трудовых коллективов, так и от государственной машины в целом; вспомним: группы системных отношений, составляющие химеру, не образуют систему вместе взятые, они в принципе несовместимы друг с другом. При лжесоциализме рабочие частных предприятий даже не подозревали, что работают на частных – частнокапиталистических – предприятиях, так как не знали, что отчуждаемая у них прибавочная стоимость присваивается конкретным капиталистом, в роли которого часто, но необязательно, выступал руководитель предприятия, и не знали, что производят продукцию из неучтённого (якобы неучтённого) сырья. Вот почему при лжесоциализме администрация всегда и везде – подчёркиваю: всегда и везде – стремится к тому, чтобы рабочие (и вообще наёмные работники) не знали экономических показателей своего предприятия, не имели свободного доступа к информации, непосредственно затрагивающей их повседневную жизнь.
Таким образом, частнокапиталистические отношения в СССР, как бы противостоявшие государственности в целом, в то же время держались исключительно благодаря тоталитарному характеру советского (по названию) государства. При действительной (а не фиктивно декларированной) власти свободно избранных населением Советов капитализм в СССР был бы немыслим. – Оа Рцел остановился и, выдержав небольшую паузу, повторил с расстановкой:
– Свободно избираемых населением, подотчётных населению (то есть оплачиваемых своими избирателями по результатам работы), в любой момент сменяемых избирателями. Впоследствии, когда средства массовой информации контролировались столь же узким, как и при лжесоциализме, кругом лиц – иногда даже просто теми же лицами, – выборы проводились не для того, чтобы узнать мнение народа, а для того, чтобы внушить народу определённое мнение в ходе избирательных кампаний, становившихся в силу этого всё более дорогостоящими – опять же за счёт народа. Так был подготовлен следующий исторический переход: от лжедемократии к открытой террористической диктатуре, но эта проблематика выходит за пределы нашего обзора.
Отношения, обычно связываемые обществоведами с государственно-монополистическим капитализмом, были при лжесоциализме гораздо более доступны для наблюдения и изучения, нежели частнокапиталистические; они как бы лежали на поверхности и постоянно привлекали к себе внимание учёных, вследствие чего предшественники Тэй Рама, незнакомые с понятием химерной целостности, ошибочно характеризовали общественный строй, реально сложившийся в СССР, как особую форму государственного или государственно-монополистического капитализма. Суть этих отношений в том, что часть отчуждаемой у наёмных работников прибавочной стоимости поступала в коллективную собственность господствующего класса, который не имел общепринятого названия, то есть как бы не существовал. Промышленные рабочие обычно обозначали этот класс, как это ни дико для нас звучит, словом «коммунисты». Я уже рассказывал в предыдущей лекции и не буду повторяться, почему так произошло и почему этот психолингвистический курьёз имел некоторое значение для последующей истории России – большее, чем можно себе представить априори.
Уже упоминавшийся психолог (интересно, что именно психолог, а не экономист) примерно за десятилетие до гибели СССР вычислил норму прибавочной стоимости, то есть фактически меру эксплуатации, и доказал, что при лжесоциализме она значительно выше, чем в буржуазных странах. Однако лишь небольшая часть этой стоимости присваивалась подпольными капиталистами-частниками и открыто господствующим классом. Было, как вы помните, ещё две части, о которых я попытался – вслед за Кими – рассказать в предыдущих лекциях и которые чуть позже снова будут затронуты в этом кратком резюме.