Побѣдители

Я с трудом подавила смех. Боюсь, он бы оказался к тому ж немного истеричен. Ну да, конечно, мне-то откуда знать… Безнадежная осень 1980-го года… Сейчас бы я написала без этой легкой неуклюжести… Но стихи неплохи. А кстати, я ведь напрямую и не соотносила тогда свои переживания и свои стихи.

– Я случайно наткнулась на это стихотворение, совсем случайно. И у меня такое чувство, что оно все – про меня. Понимаешь, два разных мира, два мира и полная безнадежность… И это дикое желание поделиться своим миром, проникнуть в его мир… Но нельзя тебе – под воду, да и он на земле – случайный гость. Только два тюремщика в дверях жизни.

Как странно… А ведь в каком-то смысле Лере это стихотворение много больше подходит, чем мне, мне лета 1980-го года…

– Не знаю, Лерочка. Это было четыре года назад, я уж не помню, о чем и думала, когда это писала…

– Меня как подтолкнул кто-то… Ты меня подтолкнула. Пошли, я кое-что хотела тебе показать…

Все такая же лихорадочно стремительная, Лера схватила меня за руку и куда-то повлекла – по анфиладе, на черную лестницу, по крутым ступенькам… Впрочем, я уже поняла, куда мы идем.

Наверху, под скатом крыши, она давно устроила себе маленькую мастерскую. Тесноватую, но с прекрасным светом. Впрочем, обустроена мастерская оказалась так удачно, что места достало не только для подрамников и холстов, но и для глины и прочего разного…

В прошлый раз посреди мастерской скучал натюрморт с бело-розовыми подмосковными яблоками на зеленой салфетке. Недурной, но отчего-то несчастливый, ибо успел запылиться, пестря проплешинками голого холста. Так, видимо, и отправился куда-то в угол, недописанный. А вместо него…

– Я потому и задержалась… Не хотела терять свет… За все последние дни я не потеряла ни одного светового часа. Ни одного, Нелли… У меня было такое чувство, что я просто умираю заживо, если теряю свет… Сейчас уже ничего, можно ненамножко оторваться… Ты видишь, почти завершено.

– Ты хочешь сказать, что написала это за несколько дней?

– Да.

Я не была к этому готова. Я подошла поближе, отступила на шаг, отступила на второй, сшибла что-то сзади локтем. Не что-то, банку с кистями, Лера всегда держит кисти в красивых жестянках из-под печенья и чая, она не велит их выбрасывать. Жестянка прогремела по дощатому полу, кисти усыпали все вокруг.

– Это называется «Гвиневера».

Не нужно было и пояснять.

В последнее четыре десятилетия в романо-германском и англо-саксонском мире литературоведы отмечают новый взлет рыцарского романа. Как сказал кто-то из философов, «Толкиен отменил Сервантеса, а Мэри Стюарт прихлопнула Марка Твена». В литературе, да. Но интересных живописных попыток обращения к тому же Артуровскому циклу что-то никто не делал. Нет, было, было… Писали какие-то сюжеты, и Артурову смерть, и меч в озере, что-то я даже припоминаю… Но это не было событием, это было маскарадом. Ибо в костюмированные игры могут играть не только живые люди, но и нарисованные фигуры. Если фигуры эти нарисованы сообразно технике ХХ столетия… Это было скучно.

Она пошла дальше прерафаэлитов. Она вывернула перспективу наизнанку. Она стилизовала мазок под нити шпалер. Она не отказалась от современных приемов, но прогнала их через алхимический куб. Она использовала позолоту. Она закрутила готические надписи между изображениями.

Неблагодарное это дело, повествовать о картинах. Это был портрет сказочной королевы, конечно. Но обертонами портрету послужили мелкие сценки подвигов Ланселота Озерного. И во всех сценках Ланселот был рыжим – неизвестная прежде повествователям деталь.

Фигура же королевы, глядевшей из стрельчатого окна на дорогу, вослед удалявшемуся всаднику, с одною рукой – прижатой к груди, другою – державшейся за ставень, была чисто средневековой аллегорией Разлуки.

– Что ты так долго молчишь? Я понимаю, что это все немножко безумно, но неужели так плохо?

– Лерик, я онемела от самого банального тупого восхищения. Мне трудно что-то внятно сказать. Если тебе важно мое мнение, хотя это всего лишь мнение дилетанта, это шедевр. В худшем случае это немножко прыжок выше головы, но несомненно, что ты на эту голову вырастешь. И довольно скоро.

– Что же, значит, и от горя бывает какая-то польза. – Лера сухо усмехнулась.

Творению – возможно, но не творцу. Ах, не все так просто… Да, она сумела переключить себя, хотя верней сказать, что все произошло само. Но еще тогда, в 1980-м, Наташа говорила мне, что это было мое счастье, что я так яростно «выплакала» свою трагедию.

Сейчас труд завершен. И перед ней разверзнется пустота. Помноженная еще и на переутомление. Она же в самом деле трудилась как одержимая. Написать такую картину за несколько дней – это на грани невозможного. Я так понимаю, что начала она в те часы, когда некий аэроплан взлетел, направляясь в сторону Италии.