Победитель

– Какой офицер?

– Поручик. Мокашев Георгий Евгеньевич. Шинель шить.

Вот тут и Спиридонов посерьезнел.

– Георгий Евгеньевич, говоришь? И верно – уходить надо.

Они шли через двор, а в доме звучно гуляла свадьба.

У калитки они остановились.

– Скоро нашу свадьбу сыграем, – пообещал Спиридонов.

– Когда это – скоро?

– Как победим, так и сыграем.

– Значит, скоро?

– Скоро!

– Горько? – спросила она.

– Горько! – подтвердил он.

* * *

Опять пили чай в номере Елены Николаевны и за чаем Елена Николаевна развлекала Ольгу и Мокашева беседой.

– Я и сама не рада, Лялечка, что связалась с Кареевым. Если честно говорить, он никогда не нравился мне. Цинизм, развитость, эта непонятная, почти плебейская энергия в погоне за ничтожными никчемными удовольствиями страшили меня. Я так тогда… она вспомнила то прекрасное «тогда» и на мгновение, короткое мгновение, взгрустнула. – Я тогда очень боялась, что он дурно повлияет на Юру. А сейчас эти странные слухи о его деятельности в контрразведке… Не знаю, что и подумать.

– Он садист, убийца и палач, – спокойно объяснила Ольга и поставила чашку на стол. – Благодарю вас, Елена Николаевна.

– Что вы говорите, Ляли! – в ужасе воскликнула Елена Николаевна.

– Мы все – убийцы, – поддержал великосветскую беседу Георгий Евгеньевич.

– Я никогда, слышишь, никогда не поверю, что ты замешан в чем-то нехорошем и грязном. Я твердо знаю, что ты чистый и светлый мальчик.

– Что – я, мамочка, что – я? Все мы, понимаешь, все не то, что замешаны – по уши в нехорошем и грязном, – зло сказал Мокашев и уже потише изволил завершить тираду: – По-русски это нехорошее и грязное называется дерьмом.

Ольга, выйдя из-за стола и сев на диван, с любопытством рассматривала мать и сына.

– Юра!

– Пардон, мамочка.

Удовлетворенная извинением, Елена Николаевна продолжила:

– Все перемешалось, все сломалось, все разлетелось. Я ничего не понимаю.

– И не надо понимать, Елена Николаевна, – посоветовала Ольга с дивана. – Забиться в норку и ждать. Ждать, ждать, ждать.

– Так ведь норки нет, Лялечка!

– Найти надо норку эту. Найти и спрятаться.

– На днях перечитала Мережковского. Богочеловек и Человекобог. Пожалуй, в этом правда! Да сейчас побеждает Антихрист, но придет время Христа и придет Христос…

– О, Господи! – простонал Георгий Евгеньевич.

Раздался стук, и тотчас в номер вошел Кареев. Был он не по-хорошему весел и выпивши.

– Извините за позднее вторжение, но – добрый вечер!

– Что случилось, Валентин? – сухо спросил Мокашев.

– А что может случиться? Ничего не случилось. Елена Николаевна! Ольга Владиславовна! – Кареев приложился к ручке Елены Николаевны, потянулся и к ольгиной руке, но та сказала:

– Не надо, Валентин.

– Не надо, так не надо. Я все думаю, Елена Николаевна, – я ведь думаю иногда – не послать ли нам в вашу усадебку новую команду. Приведем в чувство мужичков, приберем и обставим дом, и заживете вы там помещицей.

– Валя, что тебе нужно? – недобро поинтересовался Мокашев.

– Ничего. Обход делаю. Знакомых всех обхожу. Свободный вечер и скучно чевой-то. А вам, значица, нарушил интимный суарэ. По какому поводу сей интимный суарэ?

– Я сегодня сделал предложение Ольге, и Ольга приняла его. Что еще тебя интересует?

– Ну, попал! Полный, выходит, я хам, – Кареев деятельно посерьезнел. – Позвольте поздравить вас и позвольте же удалиться.

– Спасибо. Удаляйся, – разрешил Мокашев. Кареев посмотрел на него непонятно и вышел. Слышно было, как он запел в коридоре Хорошим баритоном:

– Нас венчали не в церкви…

– Испортил все, мерзавец, по-мужски сказала Ольга. – Я пойду к себе.

– Посидите еще, Лялечка, для проформы попросила Елена Николаевна.

– Покойной ночи, Елена Николаевна, Ольга расцеловалась с ней и повернулась выжидательно к Мокашеву.

– Я провожу тебя. До свидания, мамочка, Мокашев поцеловал мать и вместе с Ольгой вышел.

– У двери ее номера они остановились.

– Ты сегодня у меня? – спросила Ольга.

– Нет. Именно сегодня – нет.

– Скажи честно, Жорж, ты боишься? Ты ответственности за меня боишься.

– Я этой жизни боюсь, Ольга. Будь она проклята, эта жизнь.

Он наклонился, поцеловал ей руку.

– Мы спасемся? – спросила она. – Мы душой спасемся? Бог не покинет, не покарает нас?

* * *

Кто-то потряс его за плечо, и он проснулся. Перед кроватью на стуле сидел Спиридонов и смотрел на него – ждал, чтобы проснулся.

– Ты зачем к Анне приходил? – невежливо осведомился Спиридонов.

Мокашев поморгал, потряс головой – приходил в себя.

– Ты снишься мне? – тихо поинтересовался он.

– Ты эту манеру брось: вопросом на вопрос. Зачем к Анне приходил?

– Я не к ней. Я шинель сшить хотел.

– А как догадался, что невеста она моя?

– Не знаю. Просто догадался.

– Ну это, полагаю я, ты врешь.

– Как ты попал сюда?

– Ножками. По крыльцу и в дверь. Твой холуй, надо думать, к бабе ушел.

– Зачем мучишь меня? Господи, и не застрелит тебя никто!

– Меня нельзя убить. Я – победитель, дурачок.

Так и разговаривали: Мокашев лежа под одеялом, в кровати, а Спиридонов сидя на стуле в полной боевой готовности.

– Считаешь, окончательно ваш верх?

– Насчет этого можешь не сомневаться. Ты Анну больше не тревожь, Георгий. Ладно?

– Ты кошмар мой, Яков.