Победа

— Говорю вам, что я в отчаянии, — повторил Шомберг. — Я в таком отчаянии, в каком еще никто никогда не был. Мне наплевать на все, что может со мной случиться.

— В таком случае, — начал мистер Джонс (и голос его звучал спокойной угрозой, как будто самые банальные и обыденные слова принимали в его мозгу новое роковое значение), — зачем вы так глупо придирались к нам? Если вам наплевать, как вы говорите, то вы с тем же успехом можете дать нам ключ от вашего концертного сарая для маленькой спокойной игры, для скромного небольшого банка, приблизительно с одной дюжиной свечей. Это пришлось бы по вкусу вашим клиентам, судя по тому, как они держали пари на эту партию экарте, которую я сыграл с тем блондином с ребячьей физиономией… Как его зовут? Они мечтали о банке, право! И, кроме того, я побаиваюсь, как бы этот самый Мартин не наделал беды, если вы будете чинить нам препятствия. Но вы, конечно, этого не сделаете. Подумайте-ка о спросе на напитки!

Подняв, наконец, глаза, Шомберг встретился взглядом с двумя таинственными лучами, которые мистер Джонс направлял на него из пещерной глубины своих глазных впадин, защищенных дьявольскими ресницами.

Он вздрогнул, как будто в них таились ужасы страшнее убийства, и, указывая движением головы на Рикардо, сказал:

— Я не сомневаюсь, что он ни секунды не колебался бы перед тем, как разделаться со мною, если бы вы подталкивали его сзади! Почему я не потопил своего катера и не пошел вместе с ним ко дну прежде, чем причалить к пароходу, который вас сюда привез! Ах, я словно в аду уже несколько недель. Вы немного можете к этому прибавить. Я предоставлю вам концертный И1Л — и плевать мне на последствия! Но как быть со слугой, который будет работать ночью? Если он увидит вместе с картами деньги, он, несомненно, станет болтать, и это моментально разнесется по всему городу.

Бледная улыбка искривила губы мистера Джонса.

— О, вы, я вижу, хотите, чтобы дело уладилось. Отлично! Таким образом люди выбиваются на дорогу. Не беспокойтесь. Вы Ьудете рано отправлять спать своих китайцев, и каждый вечер мы будем приводить сюда Педро. Он не обладает, быть может, традиционной ловкостью официанта, но для того, чтобы обносить поднос, он отлично сойдет, а вы с девяти до одиннадцати часов будете выдавать напитки и собирать деньги.

— Теперь их будет трое, — подумал несчастный Шомберг.

Но если Педро и был кровожадным животным, животное это было, по крайней мере, простое и бесхитростное. В нем не было ничего таинственного, ничего беспокойного, ничего, напоминающего превращенную в человека скрытную и хитрую дикую кошку или посланное самим адом дерзкое привидение в образе исхудалого человека, обладающего способностью внушать ужас. Педро со своими клыками, своей всклокоченной бородой и странным взглядом своих маленьких, медвежьих глазок производил приятное впечатление чего-то естественного. Впрочем, Шомбергу уже не приходилось возражать.

— Решено, — согласился он мрачно. — Но слушайте, господа: если бы вы явились сюда три месяца — нет, менее чем три месяца тому назад — вы бы встретили тут человека, совершенно не похожего на то, что я собою сейчас представляю. Это истинная правда. Что вы об этом скажете?

— Ничего не скажу. Или скажу, что это вранье. Вы и три месяца тому назад были таким же ручным, как сейчас. Вы родились ручным, как и большинство населяющих этот мир людей.

Мистер Джонс поднялся, подобно привидению, и Рикардо последовал его примеру, ворча и потягиваясь. Погрузившийся в мрачную задумчивость, Шомберг продолжал, словно разговаривая с самим собой:

— Здесь был оркестр… восемнадцать женщин…

У мистера Джонса вырвалось восклицание ужаса, и он оглянулся вокруг, словно стены и весь дом выделяли из себя чумную заразу. Потом он впал в сильнейшую ярость и стал злобно бранить Шомберга за упоминание о подобных вещах. Потерявший от изумления способность двигаться, трактирщик наблюдал со своего стула за яростью мистера Джонса, которая, не будучи призрачной, не стала от этого более приятной.

— Что такое? — пробормотал он. — Почему?.. Говорю вам, что это был оркестр. В этом нет ничего дурного. Ну так вот, в нем была одна девушка.

Глаза Шомберга сделались стеклянными. Он стиснул руки с такой силой, что пальцы его побелели.

— Такая девушка! Я — ручной? Я бы все разнес на части вокруг себя, чтобы ее добыть! Что касается ее… разумеется… Я мужчина во цвете лет… Но один субъект околдовал ее, бродяга, лгун, обманщик, вор, хитрец, ни на что не годная дрянь. Ах!..

Его переплетенные пальцы хрустели, когда он разжимал руки. Он вытянул руки вперед, потом прижался к ним лбом в припадке ярости. Оба его собеседника смотрели на его сотри савшуюся от рыданий спину, скелетоподобный мистер Джонс — с каким-то полупрезрением, полуиспугом, Рикардо — с выражением кошки, которая видит лакомый кусок и не может его схватить. Шомберг откинулся назад. Глаза его были сухи, но он задыхался, словно подавляя рыдания.

— Неудивительно, что вы можете сделать из меня, что хотите. Вы не имеете никакого представления… Дайте мне только рассказать вам мое горе…