Победа

Он говорил все это не для того, чтобы поделиться мыслями с госпожой Шомберг, а потому, что надеялся, выкрикивая это громко, растравить свою ярость и придать себе мужества для разговора с «просто Джонсом».

— Бесстыдник! наглец! негодяй! — продолжал он. — Хотелось бы мне…

Он был вне себя; он бесился по-тевтонски, безобразным и тяжелым бешенством, так сильно отличающимся от живописной и живой ярости латинских рас. И, несмотря на нерешительные взгляды, которые он бросал по сторонам, его искаженные злобой черты вызвали у несчастной женщины, которую он тиранил столько лет, опасение за его драгоценную шкуру, так как несчастному созданию во всем мире больше не за что было зацепиться. Она знала его хорошо, но не совсем. Последнее, что женщина соглашается обнаружить в любимом человеке или в человеке, от которого она только зависит, — это трусость. И, робко сидя в своем углу, она отважилась сказать умоляющим голосом:

— Будь осторожен, Вильгельм! Вспомни о ножах и револьверах в их сундуках.

В благодарность за это тревожное предостережение Шомберг бросил в сторону этого трепещущего видения град ужасающих ругательств. В своей узкой рубашке, босая, она напоминала средневековую кающуюся, которую осыпали проклятиями за ее грехи. Эти орудия убийства, которых он, впрочем, никогда не видал собственными глазами, постоянно стояли перед мысленным взором Шомберга. Дней через десять после приезда постояльцев он стоял на веранде на страже, принимая величественные и беззаботные позы, покуда госпожа Шомберг, вооруженная связкой ключей, выбивая зубами дробь и окончательно поглупев от страха, «производила осмотр» багажа странных постояльцев. Этого пожелал ее ужасный Вильгельм.

— Я буду сторожить, говорю тебе, я свистну, когда увижу, что они приближаются. Ты не умеешь свистеть. Да и если они тебя накроют и вышвырнут за шиворот из комнаты, это не причинит тебе большой беды. Впрочем, нечего опасаться, чтобы он прикоснулся к женщине. Он мне это сказал. Ломающийся мерзавец! Я должен непременно узнать, в чем заключается их игра, чтобы привести ее в порядок. Ну, за дело! Иди же! вперед! живо!

Какая отвратительная работа! Но она пошла, потому что гораздо больше боялась Шомберга, чем кого бы то ни было. Больше всего ее беспокоило опасение, что ни один из данных ей мужем ключей не подойдет к замкам. Это было бы таким разочарованием для Вильгельма. Но она нашла сундуки открытыми. Впрочем, ее исследования были непродолжительны. Она безумно боялась огнестрельного оружия и всякого оружия вообще, не столько из свойственной многим женщинам трусости, сколько из своего рода мистического ужаса перед насилием и убийством. Она вышла обратно на веранду задолго до того, как Вильгельм мог иметь повод свистнуть. Инстинктивный и нерассуждающий страх побеждается всего труднее, и впоследствии ничто не могло ее заставить возобновить осмотр, ни угрожающая брань, ни свирепые окрики, ни даже два-три пинка под ребра…

— Безмозглая баба, — ворчал трактирщик при мысли об этом арсенале, хранившемся в одной из его комнат.

В его страхе не было ничего таинственного — это был своего рода физический недостаток.

— Убирайся с глаз моих долой! — рычал он. — Иди одевайся к табльдоту.

Предоставленный самому себе, Шомберг принялся размышлять. Что это означало, черт возьми? Мысли его текли медленно и неровно. Но вдруг истина предстала перед ним.

«Боже великий! — подумал он. — Это разбойники!»

Как раз в эту минуту он увидал «просто Джонса» и его секретаря с вычурной фамилией Рикардо входящими в сад гости ницы. Они возвращались из порта, куда ходили по какому-то делу. Худой, поджарый мистер Джонс раздвигал свои длинные ноги, не сгибая их, словно циркуль, Рикардо семенил рядом с ним. Уверенность проникла в сердце Шомберга: безо всякого сомнения, разбойники, но так как терзавшее его подозрение не находило ничего определенного, за что бы уцепиться, он при нял свой самый суровый вид офицера в запасе прежде, чем они дошли до него.

— Привет, господа!

Насмешливая учтивость, с которой они ему ответили, укрепила его новое убеждение. Манера мистера Джонса направлять на вас свои замогильные взгляды, подобно бесстрастному призраку, и манера Рикардо внезапно показывать зубы, когда к нему обращались, раздвигая губы и не глядя на вас, являлись неоспоримой характеристикой отчаянных людей. Разбойники! Таинственные, непроницаемые, они пересекли бильярдный зал, чтобы пройти в заднюю часть дома к своим перерытым сундукам.

— Через пять минут будут звонить к второму завтраку, господа! — крикнул им вдогонку Шомберг, усиливая свой мужественный бас.

Он ожидал, что оба мужчины вернутся разъяренные и примутся разделываться с ним без стеснения. Но ничего подобного не произошло.