Казаки дали флягу. Шофер, по приказанию генерала, налил доверху. Простившись с нами, командир корпуса уехал.
Обледеневшая одежда скоро дала себя знать. Ноги выше колен зашлись и сильно болели. Бойцы разделили спирт и выпили. Чтобы не обморозиться, мы не стали садиться на коней, а решили, бежать вслед за ними. Пробежала с километр и я. Но потом села на повозку, так как в больших, не по ноге, сапогах окончательно выбилась из сил. До населенного пункта осталось километров восемь, там мы могли догнать своих. На мне все застыло. Одежда ломалась на сгибах, а тело, как обожженное, неимоверно горело. Потянуло ко сну. Кравченко, бежавший около повозки, расталкивал меня:
— Товарищ младший лейтенант, не спите, не спите!
А я сквозь сон ругала его.
— Дайте мне хоть подремать.
— Нельзя, товарищ командир.
Я чувствовала, что закоченела, казалось, во мне остановилась кровь. Единственным спасением представлялся сон. Кравченко стаскивал меня с повозки и заставлял бежать, но я не то что бежать, двинуть ногой не могла.
— Товарищ младший лейтенант, выпейте, у меня осталось трохи, — сказал Завалейко и приложил к моим губам флягу.
На повозку сели два казака и тотчас же закоченели.
— Гони на полный! — приказал Кравченко ездовому, и лошади понеслись галопом.
В деревне остановились возле первой же хаты. Хозяин помог растереть снегом обмороженных. А мной занялась хозяйка с дочкой. Они разрезали голенища сапог и брюки. Но оказалось, что портянки и кальсоны примерзли к телу, и их долго пришлось отмачивать.
Наутро подняться я не смогла. Около двадцати дней пролежала я в медсанбате с воспалением легких и почек. Но как только спала опухоль ног и температура, я оттуда удрала.
Догнала свою часть, когда шел бой за одну ставропольскую станицу.
Радостно встречал нас народ в освобожденной станице. Женщины выбежали на улицу, и каждая звала к себе. Вошли в хату, а там старуха ставит на стол пироги.
— Деточки, я целую ночь пекла: вы воюете, а я пеку да плачу от радости. У меня тоже двое в армии. Кушайте, деточки… У нас в каждой хате пекли ночью. Пушки стреляют, а бабы пекут да слезами обливаются, — говорила нам старушка.
Около плиты суетились молодицы.
— Будь они прокляты, окаянные фашисты! Одно дело у них: лазят под окнами, выставляют автомат, а сами кричат: «Мамка, есть курка, яйка?..» Да какая ж я вам мамка, нехристи? Может, вы моих деточек поубивали, а у меня яйки пытаете, да еще и мамкою называете. Ешьте, деточки, ешьте, — приговаривала старушка, угощая казаков.
…В феврале мы дошли до Батайска. Начались ожесточенные бои на подступах к Ростову.
— Скоро увидим родной Дон, — радостно сказал Кравченко, когда мы заняли позиции недалеко от железной дороги.
— Кравченко, вот твоя родина, твой Дон! — крикнул Завалейко, когда мы вышли на железнодорожную насыпь.
Долго казаки взвода не могли успокоиться, когда узнали, что Ростов уже освободили другие части.
— Как же так, шо мы, казаки, и не первыми пришли у Ростов? — обиженно говорил Завалейко.
— Ничего, зато мы первыми придем в Берлин, — успокаивал его Кравченко.
Вскоре мы подошли и заняли оборону на реке Миус.
Однажды комбат объявил, что меня вызывают в штаб, наверное на празднование Международного женского дня. Я поехала. В штабе уже собралось много добровольцев-казачек, которые вместе с корпусом прошли большой и славный путь. У всех было торжественное настроение, все постарались принарядиться в новое, недавно выданное казачье обмундирование. Увидела Марию Яценко. Ее черная, туго заплетенная коса свисала до пояса.
После торжественной части и доклада о Международном женском дне объявили приказ командования о награждении. Почти всех женщин, присутствовавших на собрании, наградили орденами или медалями и объявили благодарность за безупречную службу.
На Воронежском фронте продолжалось наступление. Сюда направляли людей, технику, боеприпасы. Весной группу офицеров, в том числе и меня, откомандировали в распоряжение штаба Воронежского фронта.
Сообщение было тогда плохое, пассажирские поезда еще не ходили, пришлось ехать в теплушках, на платформах, попутных машинах. Наконец, после всех дорожных мытарств, мы приехали в Воронеж.
— Пойдете в офицерский резервный полк, — сказали нам в штабе.
— Товарищ майор, — попросили мы, — сейчас идут жестокие бои, трудно усидеть в резерве, пошлите, пожалуйста, на передовую.
Майор был неумолим.
Вышли на улицу с кислыми лицами.
Походили по городу и не встретили ни одного целого дома, везде сплошные развалины. Жители ютились в полуразрушенных квартирах.
В поисках ночлега постучались в маленький уцелевший домик. Хозяйка с измученным бледным лицом приветливо встретила нас:
— У нас, деточки, теснота, три семьи в двух комнатушках, но вы наши желанные гости.
— Где же ваши домочадцы? — поинтересовались мы, никого не найдя в комнатах.
— Еще на работе. У меня две дочери, да у соседки, что живет у нас, — в ее дом бомба попала, — тоже двое. Скоро с работы вернутся.
— Так поздно работают?
— Они ходят дом строить.
— Какой дом? — удивились мы. — Вы что, себе дом отстраиваете?