По ту сторону холста

— Я полюбил свой маяк, полюбил тёплый свет, на который летят насекомые со всей ночи…  летят и сгорают. Какой запах там стоит вы, детишки, не представляете. Я изучил травничество по экземплярам, которые росли в шаговой доступности, умею предсказывать настроение моря по тому, как морщится его кожа. Вся моя жизнь прошла в одном месте, понимаешь, малыш, и я разучился об этом жалеть. Когда мне было тоскливо, я шёл удить рыбу. Этот маяк родился со мной и со мной же умер, потому что со временем стал никому не нужен. Бухту забросили — флот Испанской Короны разросся до таких размеров, что кораблям было трудно развернуться в этой луже — а колония захирела. То, что его вновь зажгли, могло бы значить, что форт Святой Марии вновь наполнился жизнью, но…

— Но — что? — спросил Денис.

Доминико ничего не ответил, а Максим, убежавший далеко вперёд, закричал:

— Что вы там застряли? Идёмте, идёмте же!

Какое-то время спустя Доминико вновь вернулся к рассказу об англичанах. Кажется, они, «вторые, неправые», как он их называл, не давали почтенному испанскому брюзге покоя.

— Жизнь на острове Роанок не была гладкой: первая экспедиция бесследно исчезла. Сиу — народ неспокойный. Они, знаешь ли, далеко не всегда долго извиняются перед тобой, перед тем, как вонзить в грудь копьё.

— Это потому, что вы умудрились рассориться с каждым племенем, — огрызнулся Денис, вспомнив любимые книжки про индейцев. Что ни говори, а ситуация казалась очень похожей. — И с теми, кто поднимал луки, и с теми, кто протягивал ладонь мира.

Максим, не сбавляя шага, метко добавил:

— Вторые всегда пожинают плоды того, что засеяли первые. А воины умеют сеять только одно — вовсе не рожь.

Призрак, кажется, решил стоять за свой народ до конца. Пусть он не мог при жизни служить реконкисте руками и делом, в словесных баталиях он был упрямец, каких поискать.

— Они управляют силами, с которыми нельзя так просто смириться, — сказал он. — Они, сиу, зарывают косточки своих детей — не важно, мёртвых или живых — под усохшими деревьями, чтобы это дерево потом, когда европеец будет проходить мимо, рухнуло прямо ему на макушку. Я столько раз видел детей аборигенов без мизинца или ещё какого пальца! Видел и совсем беспалых. Детей, взрослых, стриков…  они верят, что таким образом укрепляют связь того, у кого отняли палец, с невидимым миром. Бедняги потом бродят с белыми глазами, со взглядом, направленным вовне. Творить такое — противоестественно. Не по-божески.

Денис недоверчиво тряхнул головой. На количество пальцев на руках у людей племени сиу, которое их приютило, он не обратил внимания. Но вдруг — и правда?

На Максима тирада Доминико не возымела никакого видимого эффекта. Он по-прежнему не отрывал умоляющего взгляда от горизонта, где далеко впереди вдруг вспыхнул огонёк флага. И лишь заметил:

— Ты теперь сам принадлежишь миру духов.

— Но моё сердце осталось в мире материальном, — воинственно ответил призрак. — Пусть оно давно уже сгнило, но я верю, что в нём было стальное зёрнышко, не подверженное разложению.

14

Первая за последние сутки приятная встреча случилась перед полуднем. Это была серебристая речка. Она, весело смеясь и подбрасывая на камнях свои волны, увлекла путников дальше, вдоль своих берегов, между стройных ив, похожих на чахнущих возле окон девиц; казалось, она несла в водах-руках какой-то секрет, который ни за что не желала показывать раньше времени, предлагая сначала поиграть в догонялки. А потом вдруг продемонстрировала раскрытые ладони, а на них — похожее на спичечный коробок поселение, будто собранное из наспех обструганных досок, с выпирающим в самом центре храмом. Крест маячил на фоне неба, как надменная нота: «Вот, мы здесь!»

Максим и Доминико переглянулись и затаились в кустах. Денис, поглощённый величеством этих первых проблесков цивилизации на земле дикарей, едва не выскочил на открытое место, но брат схватил его за руку и притянул к себе.

— Шшшш, — сказал он. — Не высовываться!

— Там, наверное, знают тебя в лицо? — спросил Денис, думая, что малыш в очках, который разгуливает в полном одиночестве (призрака можно в расчёт не принимать — как Денис уже понял, если захочет, Доминико может спрятаться хоть в перламутровой пуговице на кармане мальчика), наверное, вызывает нездоровый интерес. И если малыш здесь проходил — год ли назад или целую вечность — его запомнили.

— Это вряд ли, — беспечно сказал Макс. Он немного расслабился, уронил свои тревоги в траву и просто наслаждался полднем, представляя себе солнце как на шар огромного мороженого, который непременно должен попасть к нему в рот. Денис никак не мог уловить ту чуткую грань, когда одно настроение братца перетекало в другое, подчас совершенно противоположенное. Иногда это случалось за доли секунды, иногда медленнее, но так пугающе-незаметно, что казалось, будто сразу. — Зато я знаю всех, до последней собаки.