По ту сторону изгороди

Произошло это внезапно. Антон надеялся, что успеет закончить и уйти из зала до того, как бутылка со звоном упадет, и призовет тетю Таню с Настей, словно церковный колокол, собирающий прихожан. В уме он рассчитал, что бутылка должна упасть не раньше, чем через пять минут после его ухода, это при условии, что скорость выскальзывания бутылки не измениться. И она не менялась до самого падения. Вот только Антон не учел в своих расчетах храп, начавшийся так не вовремя. Грудь болтуна Мишки вздымалась как парус в ненастье, дрожала, колыхалась, и передавала волнения в руку. Пальцы разжались, и бутылка полетела на пол.

Она упала на пепельницу, доверху набитую окурками, перевернула её и покатилась к батарее. Черный пепел рассыпался по полу, навеивая мысли о недавнем извержении вулкана, окурки походили на скрюченных людей, заваленных смертоносной лавой. Бутылка кувыркалась, выплескивала из горла пену, по запаху не отличающуюся от котиной мочи, натыкалась на торчащие в полу шляпки гвоздей, подпрыгивала словно сани бобслеиста и с гулким звоном приземлялась.

На шум выбежала Настя. Она до того перепугалась, что зрачки в выпученных глазах носились словно бильярдные шары по столу. С открытым ртом она смотрела то на Антона, то на своего отца, поднимающегося с дивана, то на бутылку неподвижно лежащую у батареи и исторгающую последние капли белой, вонючей пены. Она видела все, за исключением того, что стояло у нее перед носом. Подняла руки, сжала кулаки и, угрожающе выдавив бледными, дрожащими губами: «Ну, Антон, держись!», сделала шаг и наткнулась на табурет с тазом.

Перед тем, как черная волна залила пол, сметая на пути пепел и скрюченные окурки, Антон услышал беспомощный, растерянный писк Насти. Страх и ожидание неминуемой расправы будто бы ушли на второй план, он смотрел на падение Насти, ее неуклюжие попытки подняться, на вымоченное платье и ликовал, словно болельщик команды, забившей первый гол за последние пять лет. Нет, он не кричал торжествующе и не выплясывал, празднуя маленькую победу, руки все еще были опущены, а ноги бездвижно стояли в воде, и лишь легкая улыбка и блеск в глазах выдавали внутреннее ликование.

С кухни донесся крик, удар ножа о стол и тяжелые приближающиеся шаги. Вернее, так: полноценный шаг правой ноги – волочение левой – снова шаг правой – и вновь волочение левой. Её хромота особенно заметна, когда приходилось торопиться, когда нужно было успеть дойти до Антона, чтобы дать заслуженный подзатыльник. Тетя Таня встала в дверном проеме, удивленно разведя руки в стороны и чуть присев, напоминая деревенского плясуна. Дай в руки гармонь, натри щеки до красна и точь-в-точь плясун Ванька – первый парень на деревне.

Улыбка тут же стерлась, а блеск в глазах угас. Сердце Антона готово было остановиться, лишь бы не участвовать в дальнейшем.

Настя стояла, опершись о стену и стонала, имитируя боль, ее отец сидел на диване и безумными глазами глядел на бутылку.

– Да что ты себе позволяешь! – закричала тетя Таня, схватила Антона за шею и придавила к полу, словно нашкодившего щенка.

Пол был влажный и теплый, от него пахло испортившимися штанами с дыркой на колени. Антон попытался подняться, но тетя Таня не позволила. Надавила сильней, так, что щека Антона растеклась, словно тесто по столу, глаз заплыл, а рот приоткрылся.

– Ты будешь языком все это убирать! – орала она.

Антон видел Настю, стоящую у стены, уже не ноющую от боли. Она не улыбалась злорадно и не стреляла ненавистным взглядом. Большие, влажные глаза напомнили Антону мультфильм про маленькую девочку, впервые увидевшую деда Мороза. Но если та девочка смотрела с интересом и любопытством, то Настя скорее с завистью. Скулы выпирали, губы лихорадочно подергивались, а пальцы сжимались в кулаки. Вполне возможно, она представляла себя верхом на Антоне, прижимающей его лицо в грязный вонючий пол.

– Отпусти, – прошипел Антон и дернулся в сторону.

Получилось выбраться, он выскользнул из хватки, словно намасленный перстень с пальца.

– Ты еще огрызаешься! – удивленно сказала тетя Таня и наотмашь ударила его по голове.

В ушах зазвенело, а из глаз посыпались искры. Антон сделал неуклюжий шаг в сторону своей комнаты, но не устоял и упал на колени. Тряхнул головой, поднялся, держась за стену.

– Не, вы поглядите, у нашего щенка прорезались зубки! – возмущалась тетя Таня.

Настя дрожала, но не от страха, а от нетерпения. Она походила на разъяренную львицу, мечущуюся по клетке в поисках выхода, но не находящая его. Своего рода мука: видеть жертву и не знать, как до нее добраться. Она не смела тронуть Антона при своей матери.

Тем временем дядя Миша подобрал бутылку, допил и вступил в разговор.

– Я его научу, что значит быть человеком, – сказал он заплетающимся языком. – Я знаю, как воспитывать детей!

Он расстегивал ремень и, шатаясь, шел к Антону.

– Да сядь ты, пьянчуга! – выпалила тетя Таня и толчком усадила дядю Мишу на диван.

Она сдула прядь со лба, уперла руки в бока и сказала: