По субботам не стреляю

– Ничего не понимаю, – растерянно сказала сестра. – При чем здесь визитные карточки?

– Вот! Вот именно! И я о том же: при чем здесь визитные карточки? Сейчас, когда мы прощались с господином Евреем, я хотела дать ему свою визитку. Полезла в сумку – а визиток нет. И быть не может. Они лежали в записной книжке, понимаешь? В той самой записной книжке... Но ведь Костя-то об этом не знал! Черт побери! Неоткуда ему было об этом знать! Помнишь, ты сказала: вы и убили, Родион Романович... Дескать, никому другому моя книжка не нужна. А вот нужна! Он бы обязательно ее забрал – просто так, на всякий случай, чтобы моих следов в той квартире не было. Понимаешь? И Потемкин этот... Это так на Никиту похоже! О господи, и цыган!.. Ну, конечно! Все одно к одному... Чем Костя не цыган? Смуглый, черный, курчавый... Он мне сам говорил, что его часто за цыгана принимают. И был он в тот день как раз в синей рубашке!..

– Сильный номер! – растерянно пробормотала сестра.

Какое-то время мы молчали, бессмысленно глядя друг на друга. Потом Маринка вздохнула, потерла рукой лоб, словно просыпаясь, и заговорила негромко, обращаясь не столько ко мне, сколько к самой себе:

– Значит, что у нас получается?.. Без чего-то два Никита поговорил с Потемкиным, позвонил Еврею, потом выгнал Лильку, пошел в ванную и позвонил тебе. Причем зачем-то наврал, что обедает с Евреем в ресторане, – и это уже решительно ни на что не похоже, тут ты абсолютно права... Остается лишь гадать, был ли в этом вранье какой-то смысл, или он просто болтал невесть что... Около половины третьего к нему должен был прийти... э-э... – она замялась, – ну да, ничего не попишешь... Костя, а без чего-то три Еврей уже обнаружил Никиту... Н-да... Мотив – ревность... Ревность – это, конечно, мотив... Но что это, скажите на милость, за африканские страсти? До чего же надо было дойти, чтобы все поставить под угрозу! Всю жизнь... Чем ему так уж мешал Никита? Ты-то при нем, так или иначе... Не вижу смысла. Нет, не получается. Уж больно странно! Шантаж? Могла ли эта нелепая запись иметь какое-то отношение к Косте? Допустим, Никита что-то о нем узнал и грозился сообщить тебе...

– Допустим, – тупо согласилась я.

– Ничего не «допустим»! – перебила сестра. – Зачем ты со мной соглашаешься? Ты должна спорить, чтобы стимулировать мой мыслительный процесс. Спроси, например, какого черта он все-таки написал это на бумажке? Чтобы не забыть?

– Какого черта? – послушно спросила я.

– Да ну же, Ирка, очнись! – с досадой воскликнула сестра. – Я по-прежнему считаю, что с этим «шантажом» что-то не так, что мы чего-то не понимаем. Причем, возможно, чего-то очень простого.

– Девочки, – неожиданно вмешалась мама, которая до этого сидела молча и только с ужасом переводила взгляд с меня на Маринку и обратно, – вы забываете про листовку...

– А ведь правда, – спохватилась Маринка. – Смотри, что у нас получается. Мы никак не можем удержать в голове одновременно любовь и политику. Ты можешь себе представить, что Костя повесил эту штуковину?

– Это неважно, – мрачно сказала я. – Что я могу себе представить и чего не могу – значения не имеет. Я, допустим, никак не могу себе представить, что он был в этой квартире – ну и что? Это дела не меняет. Ясно, что он там был. Мало ли что мне представится! Больше я своим представлениям не доверяю. Между прочим, про e-mailмы тоже забыли. Если Никиту убил Костя, значит, он не поленился до этого устроить Никите какой-то цирк с угрозами. Конечно, мне это кажется странным, но опять-таки – мало ли что мне кажется!

У меня действительно было такое ощущение, что я больше не имею права говорить по какому бы то ни было поводу: «Мне кажется». Мое «кажется» решительно шло вразрез с фактами. Дай бог, чтоб основные пять чувств не подвели, чего уж говорить о шестом...

– Да, ведь еще e-mail... – задумчиво проговорила сестра. – Жалко, что я не могу его прочесть своими глазами...

– Почему не можешь? – удивилась я. – Запросто! Хотя читать там вообще-то нечего – я тебе все рассказала.

С этими словами я полезла в сумку, висевшую на спинке стула, и вынула оттуда распечатку Никитиного письма.

– Оно все это время было у тебя, и ты молчала?! – возмутилась сестра.

– Ну да, ты ведь не спрашивала, – объяснила я. – И потом, говорю же, я тебе и так все рассказала.

– Все равно, если не возражаешь, я его перед сном поизучаю, – попросила сестра.

– Да ради бога! – я пожала плечами и вручила ей листок с письмом.

В другое время я непременно проехалась бы насчет ее шерлок-холмсовских замашек – «Ошибаетесь, Ватсон, здесь можно обнаружить много интересного!», – но сейчас мне было совершенно не до того.

– Между прочим, девочки, – снова вмешалась мама, – вы знаете, который час?

– Полтретьего, – взглянув на часы, сказала сестра. – Действительно... Пошли-ка, Ирка, спать! Утро вечера мудренее.

Мама, ни слова не говоря, поставила передо мной рюмку с каплями.

– Чтобы спать, – пояснила она и налила себе точно такую же.

– А мне не надо, – сказала Маринка. – Чапай думать будет. Ты ложишься?