По следу. Возвращение Ибадуллы

Сударев как-то особенно быстро принял оборонительную позу: он собирался, используя портфель как щит, схватить пса под нижнюю челюсть. Но Клебановский успел взять злющего сторожа за ошейник.

– Черт бы вас взял с вашей собакой! Да уймите же вы ее! Вы весь город переполошите! – со злостью выговорил

Сударев.

– Ничего, ничего. Не беспокойтесь, я его сейчас… Ничего, – задыхающимся голосом повторял хозяин, оттаскивая пса в угол двора.

– Спокойно! – кричал он на собаку, с трудом продевая карабин толстой цепи в кольцо ошейника. – Тебе говорят!

Ложись! Тубо!

Крупный волкодав лег. Из его горла продолжало рваться рокочущее, грозное рычание.

Клебановский вернулся к стоящему среди двора Судареву. Возня с собакой, как видно, дала Клебановскому время прийти в себя. Среднего роста, полный, но ловкий в движениях до юркости, с мелкими чертами чуть подпухшего лица, он остановился перед Сударевым, потрагивая пальцами растрепанные усы. Проведя рукой по взъерошенным волосам, Клебановский догадался пригласить:

– Что ж, пойдемте в дом.

Домишко был маленький, под крашенной зеленью железной крышей. Крылечко с тремя ступенями под навесом вело к крепкой двери. Створка была распахнута, показывая свою внутреннюю часть, обитую парусиной, хозяйственно прикрывавшей толстый слой кошмы или войлока.

Передний двор отделялся низким частоколом от густого, заросшего сада. Приземистое жилое строение одной своей стеной почти примыкало к уличному забору, – оставался узкий проход, пригодный для четвероногого сторожа. Рамы выходивших во двор трех маленьких окон были закрыты, но створки ставен откинуты.

Сопровождаемый хозяином, Сударев попал в сенцы, оттуда в дом. Он оказался в комнате, служившей и кухней, так как направо высилась объемистая русская печь.

Большой стол, занимавший центр комнаты, был заставлен грязной посудой, завален хлебными огрызками, рыбьими и говяжьими костями, дынными и арбузными корками с воткнутыми в них окурками. Немало грязи и окурков валялось на полу. Пустые водочные, пивные и винные бутылки, несколько стульев, расставленных в совершенном беспорядке, и простой работы буфет у стены довершали убранство комнаты.

Разительным контрастом были три картины на стене: одна, маслом, представляла собой очень неплохую копию

«Сикстинской мадонны», выполненную, надо думать, в прошлом веке; вторая, датируемая той же эпохой, была не менее качественной копией «Острова мертвых» Бёклина; третья, нежная акварель морского берега, была, вероятно, современным произведением. Все три картины были в хороших, дорогих рамах.

Взглянув на картины, Сударев невольно хмыкнул и посмотрел на Клебановского с некоторым удивлением. А

Клебановский, между тем, исполнял обязанности хозяина:

– Вот там у меня еще две комнатки есть. А живу один.

Просторно, как видите.

Сударев молчал, предоставляя Клебановскому высказываться. Прием отнюдь не новый, но не теряющий от этого выгоды.

– Вы ведь с дальней дороги, – продолжал Клебановский после паузы. – Так вы бы прилегли, отдохнули. Право, прилягте, у меня тихо. А я тем временем порядок бы навел.

Нынче я заспался.

Вероятно, Клебановскому хотелось оттянуть хотя бы ненадолго предстоящий разговор.

– Я вам мигом приготовлю чистую постельку, – убеждал он молчавшего Сударева.

– Вы что же, так здесь и живете все время в одиночестве? – спросил Сударев, будто ничего не слышал из слов хозяина.

– Один. Совершенно один, как видите. Один как перст, как говорится, хотя перстов у человека не один, а десять, –

с усмешкой подтвердил Клебановский.

– Помнится, у вас ведь была… женщина? Или я ошибаюсь? – Сударев чуть нахмурился.

– Память у вас отменная, – согласился Клебановский. –

Я сам уж забываю свои дела, а вы всё помните. Верно, был женат. Можно сказать, и трудности вместе переживали.

Года три, кажется, пожили. А потом не захотела жить почему-то. Ушла сама, не гнал. Уже второй год доходит. Слух был, что померла… – Последние слова он произнес с безыскусственным безразличием к чужой судьбе.

И вновь возникла пауза. Убедившись, что неизбежный разговор даже и отложить не удастся, Клебановский предложил гостю стул, вежливо выждал, пока тот сядет, и сел сам. Сударев спросил:

– Кругом у вас спокойно? Соседи… и так далее?

– Да. Врагов не имею. Рядом люди, к чужой жизни нелюбопытные. Я к ним не лезу, они меня не беспокоят.

Только на улице – здравствуйте, прощайте. Сватал тут меня сосед на своей двоюродной сестричке – значит, репутация имеется. В женихи гожусь. – Клебановский усмехнулся. – К забору кто подойдет – Бурый голос подаст.

Здесь любят злых собак. Местная порода повелась. В остальном – что же? Работаю в Заготживсырье товароведом.

Живу на работе смирно, никого не трогаю…

– А это? – И Сударев указал жестом руки на хаос в комнате. – Кутите?

– Нельзя же не погулять, – спокойно возразил Клебановский. – Товарищи вчера зашли. День субботний. Городишко здесь маленький, особых развлечений нет.

Впрочем, и в этом не выделяюсь. Здесь по субботам выпить в обычае. Иные смотрят – коль не пьет человек, значит, не такой он, как другие.

– Вот что: вы не отговаривайтесь, Клебановский! –