По следам Пушкинского торжества

— Александр Сергеевич Пушкин, — отвечал тот, улыбаясь.

— Вы — Александр Сергеевич Пушкин, вы — наш поэт, наша гордость, честь и слава!.. Вы — сочинитель «Бахчисарайского фонтана», «Руслана и Людмилы»!.. — и Григорьев, весь красный от восторга, замахал руками и вдруг крикнул: — Орудие! Первая пли!.. — и вслед за тем раздался выстрел. — Вторая пли!.. — и опять выстрел.

На эти выстрелы, конечно, высыпали солдаты и офицеры из своих палаток, где-то забили тревогу, прискакал сам батарейный командир, и бедного Григорьева, страстного поклонника поэзии, за неуместный восторг посадили под арест. (Как известно, пылкий и благородный Григорьев кончил свою жизнь скромным иноком Оптиной пустыни, где его встретил Гоголь, крепко его полюбивший. Этот анекдот своей юности он сам рассказывал Гоголю, который, в свою очередь, передал рассказ Льву Арнольди, занесшему его в свои воспоминания о Гоголе.)

Так или иначе, но «подвиг» восемнадцатилетнего прапорщика, первого в России под страхом строгой кары торжественно салютовавшего великому поэту в далекой глуши, должен быть занесен по справедливости на скрижали истории русской литературы, и мое сердце бывшего артиллериста гордо бьется, что первым громким чествователем Пушкина был артиллерийский офицер!..

Если вы внимательно перечитывали письма Пушкина, то, может быть, помните имя некоего попа Шкоды, того самого попа, который, по желанию Пушкина, служил в церкви Воронича панихиду по Байрону… Два отрывка из письма Пушкина, одно к брату поэта Льву Сергеевичу, а другое к князю П.А. Вяземскому из Михайловского от 7 апреля 1825 года, отмечают этот характерный факт. Вот первый отрывок: «Я заказал обедню за упокой души Байрона (сегодня день его смерти), Анна Николаевна также, и в обеих церквах Тригорского и Воронича происходили молебствия. Это немножко напоминает le messe de Frederic II pour le repos de l'ame de M-r de Voltair (Мессу Фридриха II за упокой души господина Вольтера (фр.)). Вяземскому посылаю вынутую просвиру отцом Шкодой — за упокой поэта…» А вот и подтверждение о посылке в письме князю Вяземскому из села Михайловского от того же числа: «Нынче день смерти Байрона — я заказал с вечера обедню за упокой его души. Мой поп удивился моей набожности и вручил мне просвиру, вынутую за упокой раба Божия боярина Георгия. Отсылаю ее к тебе…»

Дочь этого самого попа — Лариона Раевского, известного больше под прозвищем Шкоды, вышедшая замуж за псаломщика Скоропостижного, и явилась предметом моей скоропостижной поездки. Дальнейшие сведения относительно Акулины Ларионовны еще более возвеличили ее в моих глазах. Кроме того, что она была дочерью попа, служившего историческую панихиду по Байрону, она еще приходилась крестницей двоюродного дяди Пушкина — Вениамина Петровича Ганнибала.

Как раз первое, что мне бросилось в глаза, когда я вошел в кладбищенскую ограду, — намогильная плита по левую сторону церкви, потрескавшаяся и поросшая мохом, на которой я, однако, мог отчетливо разобрать:

«Здесь положен прах помещика села Петровского Вениамина Петровича Аннибал».

В чреватых воспоминаниях Льва Павлищева очень живо рисуется оригинальная фигура покойного, игравшего, кстати сказать, не последнюю роль во время пребывания Пушкина в селе Михайловском. Отличный хозяин, опытный агроном и страстный охотник, он был, как все Ганнибалы, отменный хлебосол, и чуть ли не благодаря ему слово «гостеприимство» было заменено надолго в Опочецком уезде словом «ганнибалыцина». Вдобавок он был большой руки весельчак и искренний любитель музыки и организовал в своем Петровском целый оркестр музыки, причем являлся не только в качестве капельмейстера, но и в качестве композитора. Им, как известно, была положена на музыку песня Земфиры из «Цыган» — «Старый муж, грозный муж», — особенно усердно распевавшаяся в семействе Осиповых в Тригорском. По словам Сергея Львовича, своей приверженностью к стихам Пушкина он даже заразил своих дворовых. Его неизменный спутник по охоте, рыжий цирюльник и горький пьяница Прохор, набивая охотничий ягдташ подстреленной дичью, напевал из «Братьев разбойников»:

Какая смесь одежд и лиц,
Племен, наречий, состояний!..

А его судомойка «толстуха Глашка» выучила наизусть с начала до конца «Бахчисарайский фонтан». Презабавный анекдот сообщает про эту самую Глашку Сергей Львович в письме к сестре поэта Ольге Павлищевой:

«Вчера мы все хохотали до упаду: Вениамин Петрович вызывал Глашку из кухни нас потешать декламацией из „Евгений Онегина“. Глашка встала в третью позицию и закричала во все горло:

— Толпою нимф окружена
стоит Истомина: она,
Одной ногой касаясь пола,
(Глашка встает на цыпочки)
Другою медленно кружит,
(Глашка поворачивается)
И вдруг прыжок, и вдруг летит,
Летит, как пух из уст Эола…