По следам М.Р.

Блинчик был и сладким, и горьким, и душистым, но, главное, таким жгучим, он словно бы взрывался там, внутри. Генька сразу потянулся за водой. Второй кусок прошел уже легче, и так, потихоньку, Генька справился с опасным лакомством.

— Кастильская кухня, — объяснил генерал. Конечно, здесь не все ингредиенты. Нужна еще одна травка, но… — он развел руками, — она растет только под Бургосом.

— А вы жили в Испании? — Оля изумленно подняла глаза. — Но ведь там Франко?!

— Было и другое время…

Генерал снял со стены старую фотографию. На фоне выжженных солнцем холмов стояли, обнявшись, пять мужчин. Четверо дочерна смуглых, в мундирах с засученными рукавами, в сбитых набекрень пилотках, а пятый — генерал, тогда еще молодой, но такой же аккуратный и подтянутый, как сейчас.

Вместе с ребятами он долго рассматривал фотографию, потом потянулся за другим снимком.

— Это уже несколько ближе к нашей сегодняшней теме. Не так ли, капитан Яров?

Филимоныча ребята узнали сразу, хоть был он без усов. На груди скрещены руки: обе — и правая, и левая. Он стоит рядом с генералом в группе офицеров на склоне изрытого траншеями оврага. Внизу чернилами написано: «Лигово. 1942».

— Тут еще один ваш знакомый запечатлен, — Николай Филимонович указал на высокого худощавого офицера. — Раздобрел он с тех пор — не узнаешь.

Витя с Олей недоуменно разглядывали снимок, и только Генька сообразил:

— Неужто разведмайор?!

— Он самый. Только тогда еще не майор, а скромный лейтенант, помначразведки, — сказал учитель.

— Положим, скромностью наш Андрей Андреевич никогда не отличался, — поправил генерал. — Он храбрый человек, даже, я бы сказал, безрассудно храбрый. Но трезвости в мыслях не хватает. И не только в мыслях… — генерал с Филимонычем переглянулись.

* * *

На столе в кабинете лежало несколько толстых тетрадей в мягких клеенчатых переплетах.

— Дневники, — объяснил генерал. — Мой покойный профессор говорил: «Командир должен знать, что было вчера и позавчера, тогда он поймет, что делать завтра». И он был прав, мы еще в академии убедились. С тех пор я и втянулся. Два года, правда, писать не приходилось, да и по-русски я тогда, камарадос, говорил не так уж часто. Но потом снова…

— И на войне вы их вели? — удивился Николай Филимонович.

— Старался. Но нерегулярно, конечно. Наш комиссар — помните его, капитан? — сперва хмурился: вдруг с ними что-нибудь случится?! Но в конце концов мы поладили: держать тетради в секретной части и брать их только для записей. И видите — уцелели! — генерал бережно провел рукой по переплетам.

— А что здесь о «Большой Берте»?

— Вот, — генерал раскрыл тетрадь на заложенной странице. — «25 июля. В нашей полосе появилась крупповская пушка особой мощности. Штабфронт усилил артинжразведку. От нас требуют контрольного «языка». А затем я припоминаю малоприятную беседу на сей счет. О ней тоже есть запись. «8 августа. Звонок из штабфронта. Недовольны отсутствием данных о «Большой Берте». Сказали: «Займемся сами. Если потребуется, привлечем ваших людей». И дальше — прошу взглянуть! — стоит пометка: «03!»

— Ноль три? — спросил Генька.

— Нет, это не цифры. Буквы. «О» и «Зе» — «особое задание». Вероятно, в результате разговора с штабфронтом я предположил, что они планируют какое-то особое задание. Да, именно — особое задание, связанное с «Большой Бертой». Ведь они редко говорили: «Займемся сами», а все больше с нас спрашивали.

— От какого числа эта запись? — склонился над тетрадью Николай Филимонович. — От восьмого? Понятно!

— Что именно? — насторожился генерал.

— У нашего переводчика завалялся в бумагах протокол допроса пленного. Он после сбора мне переслал. Соседи взяли этого фрица в ночь на седьмое августа под Пулковом. Между прочим, спросили и о «Большой Берте» — не видел ли? Оказалось — видел, как раз накануне. Ездил на дивизионный склад и заметил в лесу. Вот только в топографии немец был слаб: какой лес — уточнить не удалось.

— Значит, все? — разочарованно протянул Витя.

Генерал пожал плечами:

— В дневниках о «Берте» больше не упоминается. Но, может быть, привлечь еще один источник? Нашу дивизионную газету…

— «Боевое знамя»?

Генерал удивленно взглянул на Витю:

— Вы, я вижу, хорошо осведомлены. Конечно, прямых данных мы здесь не найдем. Но все же…

Он вынул из шкафа толстую пачку старых газет и осторожно водрузил на стол.

— Мне ее комиссар презентовал — ко дню рождения. Полный комплект. И, вероятно, единственный. В те времена за обязательным экземпляром следили не так ревностно, как теперь. Во всяком случае, в Ленинской библиотеке такого нет.

— И в Публичной тоже… — шепнул Витя Геньке. — Я спрашивал…

На загрубевшем ватмане, прикрывавшем пачку, стояли цифры: 1942. Николай Филимонович разыскал картонную закладку «Июль» и раскрыл подшивку. Ребята, теснясь за его плечами, разглядывали маленькие листки, начинавшиеся предупреждением: «За пределы части не выносить!»