По следам Адама

Моя мать обожала собак и в годы первого замужества держала двадцать белых лаек — близких, хотя и несколько более изнеженных родичей могучих псов гренландских эскимосов. Начиная с того времени, когда я пил молоко нашей козы в Ларвике, я привык к спокойным животным, помогавшим скрасить одиночество единственного ребенка стареющих родителей. Затем школьные годы закончились, и мы с мамой переехали в Осло. Одиночество продолжалось в стенах большой квартиры на верхнем этаже дома на улице Камиллы Коле. Для маминой обширной коллекции антиквариата требовалась именно такая — с просторной гостиной во всю ширину здания и с узкими балконами по обеим сторонам. Сюда, в приобретенную для нас отцом квартиру в центре города, она и принесла с победоносным видом щенка гренландской лайки, которого купила у самого Мартина Мерена. Трудно описать охвативший меня восторг. Но едва она закрыла за собой дверь и опустила щенка на пол, как наш новый жилец стрелой бросился в гостиную и принялся прыгать, словно леопард, по столам и диванам. Затем он заметался с одного балкона на другой, вскочил на перила и опомнился, только увидев под собой многометровую пропасть.

С появлением Казана — так назвали собаку — моя жизнь совершенно изменилась. Три следующих дня я никуда не выходил из дома, даже в университет, а занимался воспитанием щенка. По команде «лежать» я силой укладывал его на коврик и удерживал его в таком положении, пока не следовала команда «встать». В оправдание пса мама говорила, что в нем, по словам Мерена, половина волчьей крови. Однако случилось чудо — Казан со временем превратился в послушную и умную собаку. Я даже брал его с собой в университет, а когда я изредка выбирался куда-нибудь в ресторан, он молча лежал под столом, не привлекая ничьего внимания. Зимой он без труда тащил груженые сани весом в пятьдесят килограммов, а летом Мог нести такой же вес на спине. Мы не расставались ни миг ни в городе, ни во время загородных прогулок.

Ничто не доставляло нам обоим больше радости, чем забраться как можно дальше от Осло и как можно выше в горы. Пес так далеко зашел в своей привязанности ко мне, что не позволял больше никому дотрагиваться до моего рюкзака и горных ботинок. А если рычание не помогало, в ход шли клыки.

Эрик чаще других сопровождал меня в моих вылазках в горы; старые друзья всегда были мне особенно дороги. В те времена ночевки под открытым зимним небом еще не пользовались большой популярностью, но мы с Эриком находились под влиянием Нансена и Мерена и никогда не заботились о том, чтобы найти на ночь крышу над головой. Мы научились отыскивать хорошие, плотные сугробы и выкапывали в них нечто вроде берлоги.

Мои товарищи по походам считали, что я готовлюсь к полярным экспедициям. Никого, кроме Эрика и Арнольда, я не посвящал в свои крепнущие с каждым днем планы отправиться в дальние страны. Репортажи в газетах о моих предыдущих путешествиях, снабженные фотографиями и рисунками, позволяли мне скопить деньги на следующие поездки. В тридцатые годы ночевки под открытым небом, да еще в снегу, были в новинку в Норвегии. Людям нравилось читать о том, как построить ледяной дом-иглу из блоков льда.

Ничто не может сравниться с чувством, которое испытываешь, проснувшись зимним утром на самой вершине горы Стор-Рунден и глядя на раскинувшуюся внизу родную страну. Пусть снаружи завывает вьюга — в иглу или даже в простой яме в снегу тепло и безопасно, главное, чтобы небольшое отверстие в потолке обеспечивало нормальную циркуляцию воздуха, а вход располагался ниже уровня пола. Обычной свечи достаточно, чтобы поддерживать внутри плюсовую температуру, если за стеной столбик термометра упал ниже нуля — дело в том, что внутренняя часть иглу быстро превращается в лед, это прекрасный термоизолятор, созданный самой природой.

Я всегда предпочитал заранее готовить пути отхода на случай непредвиденных обстоятельств. Только один раз я отступил от этого правила. Когда мы путешествовали на плотах, то всегда припасали бревно или связку тростника, чтобы было на чем плыть, если плот развалится. Но однажды мы с Эриком пошли на риск, о чем я очень пожалел, хотя все и обошлось. Мы решили взойти на гору Глиттертинн, покрытую никогда не тающей шапкой снега и потому ставшей на какое-то время выше соседнего Галькепиггена, самой высокой точки Норвегии. Итак, Эрик и я отправились в путь на лыжах, а Казан следом за нами тащил груженые сани. Мы рассчитывали, дойдя до вершины, построить иглу, но вскоре началась такая пурга, что не удавалось разглядеть даже кончиков лыж. Справа и слева зияли глубокие пропасти, но их тоже скрывала снежная пелена, и поэтому нам ничего не оставалось, как продолжать восхождение.