По пути Синдбада

Шумы, сопровождавшие движение нашего корабля, о которых я вкратце упомянул в начале повествования, стали обретать отчетливые характеристики. Прежде всего слышался скрип кокосовых тросов, поддерживавших мачты, — тонкий, высокий звук (схожий со звуками, издававшимися другими канатами), который зависел от степени и ритма бортовой качки. Постоянно различался и другой — глухой звук, издававшийся румпелем [33]и штуртросами [34], звук, следовавший за каждой волной, прокатывавшейся под судном. За ним — если рулевой перекладывал румпель — слышался тихий гул блоков. С высоты доносился шепот рангоута, вызывавшийся трением реев об мачты. С нижней палубы доносился скрип досок корпуса. Да и весь корабль, содержавший большое количество деревянных соединений, казалось, бубнил свое. В моей каюте даже слабое изменение ветра или скорости можно было почувствовать, не выходя на верхнюю палубу. Шипение и плеск волн говорили о скорости, а угол крена определялся каплями забортной воды, которая просачивалась сквозь щели в незаконопаченных досках.

В первые дни нашего путешествия на палубе корабля царил жуткий беспорядок. Загромождая проходы, на палубе громоздились разнообразные ящики, коробки, мешки, повсюду вперемешку с кастрюлями и одеждой валялись бухты канатов и связки различных тросов. Арабские дау печально известны царящим на них ужасающим беспорядком, но мне показалось, что «Сохар» их переплюнул. На такелаже сушились набедренные повязки, рубашки и полотенца, на люках лежали сетки с овощами и фруктами, бобины с лесой путались под ногами.

Члены команды взяли с собой на борт по два места багажа (ящики, сумки или коробки, в которых хранили личные вещи). Этот багаж они держали под койками, располагавшимися в подпалубном помещении двумя рядами вдоль бортов корабля. Переборок на судне не было, и трюм был виден по всей длине корабля от боцманской кладовки в форпике до парусиновой загородки, за которой в корме находилась моя каюта. У основания грот-мачты (в месте, где она проходила сквозь палубу) стояли ящики с консервами и всевозможными специями. Дальше, ближе к корме, располагались два других ящика: один с оборудованием для проведения научных работ, другой с киноаппаратурой. Дальше, еще ближе к корме, стояли ящики и бочки с продуктами, окутанные грузовой сеткой, а еще дальше находился стол с рацией. За парусиновой загородкой находилась моя каюта, всю обстановку которой составляли две койки, стол и доставшийся мне по случаю старинный сундук с массивной крышкой, окованной по углам. Этот сундук, в котором я хранил свои вещи, служил еще и скамьей. Когда я на нем сидел, то мог видеть сквозь решетчатый люк босые ноги матроса, стоявшего у руля прямо над моей головой.

Одежда, которую мы носили во время плавания, соответствовала обстановке. Оманцы ходили в легких рубашках, заправленных в набедренные повязки, а дишдаши надевали лишь на ночь. Остальные члены команды вскоре последовали примеру матросов и сменили брюки на набедренные повязки, заодно отказавшись и от обуви — так было несравненно удобнее. Наш день начинался с утренней молитвы оманцев, после чего экипаж принимался за завтрак, на который чаще всего подавали оладьи. Вахту несли посменно два раза в сутки по четыре часа. Впрочем, работы вахтенным выпадало немного: стоять у руля, при необходимости поворачивать паруса, следить за натяжкой тросов, заполнять бочки питьевой водой да откачивать зловонную трюмную воду (этим занималась утром первая вахта). В свободные от вахты часы люди читали, писали письма (чтобы отправить их в ближайшем порту) или просто дремали, устроившись на баке [35]в тени парусов, обдувавших их ветерком.

Постепенно, со временем, я узнал лучше своих людей, их способности и наклонности. Абдулла, широкоплечий, крепкого сложения человек, ходивший неизменно вразвалку, оказался замечательным рулевым, лучшим на корабле. Заступив на вахту, он садился с наветренной стороны на планширь, собирал штуртросы в свои огромные кулаки и так сидел, казалось, совершенно расслабившись. Лишь от случая к случаю он менял натяжение какого-либо штуртроса, корректируя движение корабля. «Сохар» неизменно повиновался ему, идя строго по курсу и оставляя за собой прямую кильватерную струю. Другим рулевым управляться со штуртросами так же ловко не удавалось, и им приходилось то и дело перекладывать руль, чтобы идти по курсу. Естественно, при этом кильватерная струя извивалась, точно змея.