По поводу одной современной повести

Герой повидимому вовсе не принадлежитъ къ тмъ пустымъ и жиденькимъ либераламъ, которыхъ расплодилось у насъ такъ много въ послднее время и отъ которыхъ не приходится ожидать ничего путнаго; онъ оказался негоднымъ для служебной дятельности не за современныя идеи, не за либерализмъ: нтъ, онъ просто оказался неспособнымъ человкомъ; вмсто того чтобы служить какъ люди, онъ все вникалъ въ дло, волновался и тосковалъ; онъ, какъ выражался его прiятель, не сердился на свтъ, а безтолково любилъ его. Къ этимъ чертамъ мы не можемъ не относиться симпатично. Отношенiя его къ слдствiю объ убiйств женщиной своего мужа еще боле убждаютъ насъ въ томъ, что онъ дйствительно принадлежитъ къ «лучшимъ людямъ» нашимъ; но какъ вс, онъ заденъ рефлексiей. Прiятель его утверждаетъ, что ныньче нтъ человка чмъ – нибудь не заденнаго, кто средой, кто «кладбищенствомъ»… не встртишь ныньче даже болвана безъ рефлексiи.

Роковое слдствiе дало сильный толчекъ его дальнйшему развитiю. Онъ все сталъ объяснять вншними условiями, всякаго негодяя стало ему жалко, преступленiе явилось ему несчастiемъ, болзнью, помшательствомъ; всякаго готовъ оправдать онъ, какъ его прiятель опровергнуть. Со дна души его поднялись силы, требовавшiя выхода; къ нимъ присоединились такъ – называемые коренные вопросы о Бог, душ, грх, смерти, и неотвязно требовали ршенiя цльнаго, самостоятельнаго. Софизмы доктора, такого же сильнаго дiалектика какъ и его прiятель, не могли удовлетворить его. Никакiя доказательства, что вся эта блажь происходитъ оттого, что герой нашъ не уяснилъ себ своей дятельности; никакiя увренiя въ неизлечимости болзни; никакiя убжденiя, что виноватыхъ собственно нтъ, что само общество казнитъ ихъ вовсе не потому, что они виноваты, а потомучто вредны, не могутъ разршить сомннiй и вопросовъ, мучившихъ нашего героя. Но оставаться съ ними цлую жизнь, няньчиться съ ними тоже невозможно. Выходъ былъ необходимъ, но куда, какимъ образомъ? Не неуважительными же отзывами объ обществ и благодтеляхъ и благодтельницахъ: они открыли только выходъ въ отставку.

Послдуемъ за нашимъ героемъ на любовное свиданiе; оно многое необходимо должно уяснить и показать намъ. Выходъ въ фатализмъ, въ это восточное самоуспокоенiе и въ покорность судьб, въ которомъ онъ заподозрилъ любимую двушку, возмущаетъ его; неизбжность, неисходность положенiя современной женщины вызываютъ всю жизнь, которою обильно одаренъ организмъ его. Онъ выходитъ изъ себя при одномъ подозрнiи, что самъ онъ ршилъ вс сомннiя и страданiя примиренiемъ съ дйствительностью. «Примиренiе? говоритъ онъ: – о примиренiи заговорили?.. Лучшаго и выдумать нельзя? Нтъ, можно жить нашей такъ – называемой дйствительностью и не знать ея, ото всхъ замкнуться и никого не допустить до души своей. Можно имть понятiя, которыхъ никто не иметъ, и не заботиться, что пошлая, давящая дйствительность не признаетъ ихъ. Можно весь вкъ ни одному человку на свт не сказать чмъ вы живете, и кончить жизнь такъ. На голову и сердце контроля нтъ.» На возраженiе, что все это въ голов да сердц и останется, онъ говоритъ, что можно ломать дйствительность; на то, что и ломать ничего не приходится, а слдуетъ сдлать выборъ изъ четырехъ, – совтуетъ ждать пятаго, утверждаетъ, что стыдно той женщин, которая никогда не любила; что слдуетъ заставить жизнь дать отвты на вс мучащiя насъ вопросы, что можно жить такъ какъ хочется, неспрашивая ни у кого позволенiя, никому недавая отчета.

Не ясно ли, что герой нашъ, если только искренни его убжденiя (а мы не смемъ заподозрить его искренности), дйствительно принадлежитъ къ числу «лучшихъ людей», что вы имете право требовать, чтобы все сказанное имъ онъ доказалъ на самомъ дл? Посмотрите же, какъ поступаетъ онъ до той минуты, въ которую становится наконецъ, на зло всмъ обстоятельствамъ, женихомъ любимой двушки? Она страдаетъ, она несетъ на себ все бремя жестокой и пошлой дйствительности, она испытываетъ тиранiю, оскорбленiя, подозрнiя. Чт'o длаетъ герой нашъ? Онъ ждетъ всего отъ несущихся «помимо его воли» обстоятельствъ. Нтъ! сама жизнь ршаетъ одинъ изъ тяжолыхъ, самыхъ близкихъ ему, мучившихъ его вопросовъ, а не онъ заставляетъ ее ршать ихъ. Не ясно ли также, что все, чт`o имъ сказано любимой двушк, когда она вызвала наконецъ его на объясненiе, были слова, слова и слова?