По осколкам разбитого зеркала

– Понимаю, конечно, – постарался беззаботно сказать я. – Нет, не психическое. Подозрение на опухоль, знаете, как это бывает. Люди нервничают. И я забыл сказать вам самое главное. Таня – актриса в самодеятельном театре. Скорее всего, они просто репетируют ее роли. Чтобы отвлечься от болезней. Но я обязательно уточню.

– А, – протянул Толя. – Тогда другое дело. Театр – это может быть. Похоже. И как ее там терпят. Это же ужас что такое.

Я и после этого долго не мог решиться на разговор с Валерой, понимая, что начнутся интимные подробности, которые мне сто лет не нужны. Но тут случилось вот что. Как-то вечером стал, как нанятый, менять после них белье на кровати и обнаружил на простыне откровенные пятна крови. Меня бросило в дрожь. Вдруг тут садо-мазо, и это в лучшем случае? Что в худшем? Да двойной суицид могут репетировать свихнувшиеся психопаты. У них же ни выхода, ни будущего, как он мне не раз говорил. Но я тут при чем? Я подписывался на скромную подработку, а не на такой страх божий. Мама может приехать, мне надо хотя бы ради этого со всем покончить.

В общем, я решился. Выбрал момент, когда мы вдвоем обсуждали оформление нового спектакля. Сказал, что соседей беспокоят крики, я странные следы обнаружил на постели. Не хотелось бы, мол, лезть, но…

Валера долго и картинно курил. Обнадеживало уже то, что не отмахнулся сразу, никаких шуточек и намеков, никаких «мы взрослые люди». А потом заговорил:

– Понимаешь, Слава, я не сразу решился включить тебя в нашу драму. Только когда почувствовал в тебе родную душу. Извини за пафос. Все очень непросто на самом деле. Я когда-то взял на себя ответственность за судьбу одаренной, ранимой и трогательной девочки. Полюбил. Старался ее оградить от слишком больших потрясений. А в результате мы оба оказались в беспросветном тупике. Таня с самого начала знала, что я никогда не оставлю жену. Но ты уже понял, что она за человек: страстный, гордый, нетерпимый, ревнивый. И она выскочила замуж за большого мерзавца. Он издевался над нею. Я все взял на себя, развел их, вытащил ее из его лап. Нашел возможность дать ему понять, что если будут преследования, он сядет. Сейчас она живет в одной квартире с какой-то деревенской теткой, которая поселилась у них после смерти матери. Такое существование для девушки, которой нужно пространство для развития, мыслей, отдыха, – мука. Безвоздушное пространство. А я каждый вечер уезжаю к своей благополучной жене, в свою большую квартиру. Ты понимаешь, что чувствует Таня? Могу ли я затыкать ей рот, когда она высказывает свои чувства? Да, рыдает, кричит, взывает. Сердце мне рвет.

– Валера, я все понимаю про Таню и твое сердце. Просто у соседей тоже есть уши и сердца. Это проблема. Моя проблема, я не давал на нее согласия. Да и кроме соседей… Вот я обнаружил следы крови на простыне. Вы ничего такого не практикуете? Никаких садо-мазо?

– Да нет. – Валера даже не смутился. – Не бери в голову. То есть всегда говори о таких вещах. Оплачу издержки. Просто выбрасывай белье. Это наша страсть… Мы не выдерживаем ее критические дни. Как многие. Ты же взрослый мужчина.

Да, взрослый мужчина. И потому должен за кем-то подстирывать эту гадость, не понесу же я так в прачечную. И эти слова «ты всегда говори». Всегда! Я был в отчаянии. Я хотел и не мог послать все к чертям. Родная же душа, блин. И мои проблемы такие маленькие по сравнению с их великими трагедиями.

Теперь у меня есть такой опыт. Если ты попадаешь в густой туман, застреваешь в нем, думаешь, что не сможешь выбраться, но уже нечем дышать, – значит, приближаются перемены. Значит, рухнет на тебя избавление. И вот оно может оказаться настоящим кошмаром, по сравнению с которым вопли и пятна – смешная ерунда. Скоро я скажу себе: никогда, дурень, не торопи перемены.

Первой неожиданной новостью оказалось то, что Валера не занял Птичку в очередном спектакле. Не просто не главная роль, а вообще ничего. Объяснил мне необходимостью дать ей отдых. Был в этом совершенно прав. Но я подумал, что Птичка от такого отдыха может совсем с ума сойти. Они теперь виделись не каждый день в театре. И гораздо реже ездили ко мне.

А через пару недель был день их свидания. Обычный будний день с дождем, ветром и мокнущими в лужах желтыми листьями. Валера сообщил мне об этом утром, когда я был на работе в студии. Они с Птичкой поехали из театра ко мне, как обычно, в три часа дня. В семь Валера мне позвонил, сказал, что они вышли, я могу возвращаться домой. Голос его показался мне странным: то ли расстроен, то ли плохо себя чувствует. Я вошел в свою квартиру и обреченно выругался. На этот раз все вообще было вверх дном. На кровати все скомкано, одеяло на полу. Разбита мамина любимая чашка. Вывернуто на пол содержимое аптечки. Пахнет сердечными каплями. Видимо, у нее была истерика, и он ее отпаивал в честь моих соседей. Или сам уже допрыгался до инфаркта.