По кромке двух океанов

— «Самолет хорошо, а олени лучше», — вроде бы не к месту вспоминает популярную песенку Борис Федорович и тут же рассказывает, как животные без приборов угадывают, когда будет извержение вулкана или землетрясение, и предупреждают людей. За пятнадцать минут до начала ашхабадской трагедии лошади местного конезавода вышибли ворота в конюшне и в панике разбежались. В югославском городе Скопье вдруг начали метаться животные зоопарка. Завыли дикая собака динго, гиена, жалобно закричал слон, выскочил из воды бегемот и перемахнул через полутораметровую стену. Через несколько часов в Скопье произошло катастрофическое землетрясение. За час до подземных толчков начинают волноваться аквариумные белые рыбки. Но самый разительный случай произошел в 1902 году на острове Мартиника, где вулкан уничтожил весь город Сен-Пьер и его жителей. А вот из животных погибла только одна кошка. Все остальные звери, птицы и змеи загодя покинули насиженные места и спаслись.

— Мистика? — сам себя спрашивает Борис Федорович. — Нет. Просто неразгаданная пока тайна природы…

Вторая сейсмостанция находится у подножия Ключевского вулкана, в Апахончичи, что в переводе означает «гора, дышащая огнем». Туда со дня на день должна пойти грузовая машина. Легковая не пройдет, да и надо отвезти батареи водяного отопления, продукты на несколько месяцев вперед, питание для рации, газеты. Домик станции там один на всей горе, кругом безлюдье, пустота — никого и ничего!

— Поедете? — спрашивает Борис Федорович.

Отправляемся утром. Едут сменщик оператора, научный сотрудник Института вулканологии, два научных работника из Москвы. Утро погожее, вулканы открыты, и я уже предвкушаю удовольствие поглядеть на них вблизи — на Ключевскую и невидимый отсюда Безымянный.

Дорога проложена по многометровому черному слою пепла, она идет сначала вдоль линии связи на Усть-Камчатск, петляет между телеграфными столбами, уходит то вправо, то влево от них. По обеим сторонам стоит странный березовый лес: деревья словно пустились в пляс, их кряжистые толстые стволы причудливо искривлены, чуть ли не завиты в штопор. Это знаменитая каменная береза, названная так за свою твердую древесину. У нас она растет только на Дальнем Востоке.

На полпути мы расстаемся с телеграфными столбами, начинается подъем в гору. Дорога по-прежнему черна — мы едем по дну мертвой, погребенной речки, каждый раз все больше заваливаемой пеплом во время извержений. Чем выше, тем пасмурнее становится небо, тем реже лес и тем больше вокруг крупных черных вулканов. Березовый лес сменяется густыми кустами ольхи, которая тоже изреживается с высотой.

Шофер зажигает фары. В сгустившемся тумане не видно не то что вулканов, даже самой станции, и о ее приближении мы узнаем по заливистому лаю: нас учуяли ездовые собаки, целая свора их привязана за сараем. На лай выбегают люди, машут руками, улыбаются; такие встречи редки, и каждая из них большая радость.

В домике тепло, чисто, уютно. Две комнаты — одна жилая, другая служебная, где тикает хронометр и снимаются показания сейсмографов.

Отсюда рукой подать до вулканов, они рядом, со своими газовыми фонтанами, основными и побочными кратерами, ручейками горячей воды, но все сопки поглотил, запеленал туман. И все же мы идем к склону Ключевского вулкана — приехавший из Москвы профессор Александр Ильич Перельман, специалист по геохимии ландшафтов, и я.

Какой- то странный, неземной вид открывается перед нами. Справа громоздится черная застывшая лавовая река. Во время последнего извержения здесь встретились и переплелись друг с другом наподобие женской косы несколько базальтовых расплавленных потоков. Приходится говорить не о глубине, а о высоте этой затвердевшей, не меньше трехэтажного дома, реки в огромных буграх, наростах, выпучинах. Будто взяли обычную реку с ее ямами, вирами, неровностями дна, заморозили всю и перевернули вверх тормашками.

Сплошная черная пустыня расстилается вокруг. В ней свои оазисы — небольшие кратеры, настолько старые, что уже успели порасти кустами pi травой; растения уцелели, ручьи из расплавленных камней обошли их стороной, огненный вихрь не обжег своим дыханием.

— Типичный, ярко выраженный ландшафт пустыни. Вулканическая пустыня среди тундры, — констатирует Александр Ильич.

Мы идем дальше. Кругом по-прежнему голо, мрачно, мертво, лишь кое-где зеленеют крошечные пятнышки мхов — пионеров наступающей жизни. Впрочем, не только мхов. Вот затесался одинокий колосок вейника, бот малюсенький тополек, от горшка два вершка, да что там два, и одного не будет в высоту, а у него уже несколько вполне «взрослых» листьев, в эту пору уже болезненно желтых. Стебелек иван-чая с опушенной семенами пикой… Нет, что ни говорите, а жизнь берет свое даже на этом выжженном вулканом склоне!