Плутарх

Хотя не сохранилось почти ничего из его трудов научного характера (а может быть, таких больших трудов и не было), отдельные высказывания, приводимые в других сочинениях, а также свидетельства его биографов, позволяют говорить о том, что основным предметом его исследований были особенности физической и духовной природы человека. Плутарх представлял человека как соединение трех достаточно независимых начал: физического, умственного и духовного.

Тело он считал состоящим из таких же элементов, как и весь остам, ной мир, а именно — из земли, воды, воздуха, огня и эфира. В разуме, призванном все приводить в порядок и гармонию, Плутарх видел частицу солнечной энергии, а в душе — бессмертную сущность человека, через которую он причастен божеству. И если физическая природа человека подвластна необходимости, то разум и дух его — свободны. Трагическое противоречие между зависимостью тела от земных обстоятельств и автономией души разрешается, как считал Плутарх, следуя в этом Платону, только после их разъединения. «Как рабы, получив волю, начинают делать сами для себя то, что прежде делали на пользу господ, — пишет Плутарх в „Пире семи мудрецов“, — так душа наша, ныне питающая тело ценой многих трудов и забот, по избавлении от этого служения будет питать сама себя и будет жить с взором, обращенным лишь на саму себя и истину, ничем не отвлекаемая и не отвращаемая».

Рассуждая об особенностях человеческой натуры, Плутарх, по эллинскому обыкновению, имел в виду прежде всего греков и в какой-то степени римлян прошлых времен. О том, что его умозаключения могут не подойти для других народов, он, кажется, вообще не думал: как для Платона или Аристотеля, для него человеком был прежде всего эллин. И хотя его рассуждения о душе, во многом повторяющие Платона и Пифагора, относятся как будто бы к душе вообще, все равно речь идет прежде всего о внутреннем мире греков. Так же как и открытые греческими мудрецами закономерности бытия, отражающие, казалось бы, космические взаимосвязи, действуют словно только в замкнутом мире Эллады, а за ее пределами — хаотическая первоначальная материя, еще не охваченная божественной мудростью Демиурга. Таким хаосом, как представляется, виделся Плутарху наступающий на них варварский мир, где жестокое противоборство с природой и свирепыми соседями продолжало оставаться сутью жизни, перед которой мог бы встать в тупик любой последователь Пифагора и Платона.

Плутарх не утруждает себя размышлениями об этих людях (возможно, даже не считая их людьми), его мир — это идущий к закату мир «прирожденной Эллады», и те добродетели, уважение к которым стремится он внушить, те нравственные каноны, к которым он взывает, — все это достояние прошлого, того, как хотелось ему верить, «золотого века нравственности», когда меньше боялись лишиться жизни, чем сделать что-то постыдное.

Этим золотым веком, с которым он соотносит последующую историю греков и римлян, были для него первоначальные времена свободных полисов и даже более ранние — полумифического царства Пелея, когда люди были заняты в основном земледельческим трудом, чтили древних богов и стоящую над всем сущим Правду. В те времена, как хотелось верить Плутарху, люди одного племени были как единый организм, все члены которого нерасторжимо связаны, подчиненные общему разуму и воле. Это было начало истории Эллады, когда она породила целый ряд выдающихся людей, подобных которым больше не было. Он с гордостью выводит в своих биографиях образы этих необыкновенных людей, таких как афиняне Киимон, Аристид, Фемистокл и Перикл, бессмертие которых — подтверждение того, что былое величие Эллады не вымысел.