Плотницкие рассказы

– Вот вы оба жизнь большую прожили, а нынче друг с другом неделю не здоровались. Вы бы сели да и разобрались, кто прав, кто виноват. В открытую.

Это была явная провокация. Но я уже завелся и не мог остановиться, взывал к прогрессу и сыпал историческими примерами.

Авенир Козонков решительно отодвинул стакан с чаем:

– Я тебе, Костенкин, так скажу. Народ совсем осатанел, дисциплинка худая, напряжение у нервов ослабло. Приказов не слушают, только пекут белые пироги.

– Полно, Авенир Павлович, отстань. Разве дело в этом? – Олеша поставил стакан вверх дном.

– Нет, не отстану! Я, бывало, повестки пошлю – так на собранье-то летят пулями, дисциплинка была не в пример теперешней роли. Все бегали!

– Бегали. И не хошь, да побежишь. Кто сусеки-то до зернышка выгребал, не ты, что ли? Колхоз колхозу, Козонков, большая разница. Тебя и район укорачивал. Хорошо, что не ты один был в ячейке-то, были и хорошие люди.

– А ты как был классовый враг, так и остался, – повысил голос Козонков. – Дело ясное.

– Нет, не ясное. У вас с Табаковым все было уж больно просто. Чего говорить. Сапожников и тех прижали, смолокуров. Мол, частная анициатива, свое дело.

– А что, разве не свое?

– Дело. Конечно, свое дело. А чье оно быть должно? Без этого дела вон вся волость без сапогов осенью набегалась, когда Мишу-то прищучили, сапожника-то. Теперь, ежели рассудить с другого боку, как это Кузя Перьев в кулаки угодил? Ведь у него не то что чего, дак и коровы не было. В баню пойдет – рубаху сменить нечем. Потому что Табакова обматерил в праздник, вот и попал в кулаки. А Колюха Силантьев был справный до колхозов, он и в колхозе тоже был справный, все время ходил в ударниках.

– Ты, Смолин, мне зубы не морочь, туманом глаза не застилай. Вон возьми Лихорадова. Дача лесная, торговля на всю округу.

– Торговля – дело другое. Укоротили Лихародова, ладно и сделали.

– А Федуленок чем лучше? Тоже частная собственность.

– Так ведь Федуленок сам сделает, на земле вырастит да продаст. Без этой торговли людям нельзя ни в городе, ни в деревне. За такую торговлю и Ленин стоял. А Лихорадов, тот продавал купленное. Есть разница?

– Нет разницы. Тот же сплоататор, тот же буржуй и Федуленок.

– Вот тебе раз! Да кого же Федуленок сплоататничал? Разве свой горб да свою же шею.

– Людей нанимал на жнитво и на сенокос.

– Ничего он не нанимал. Помочи делал, так помочи и вы с Горбунком делали.

– У Федуленка однех самоваров было два или три.

– А тебе кто мешал самовары-то заводить? Федуленок вон и по большим праздникам вставал с первыми петухами. Ты сам себя бедняком объявил, а пока досыта не выспишься, тебя из избы калачом не выманишь.

– А что, я не двужильный.

– Ну, а Федуленок двужильный?

– Жадный.

– Работящий. Скуповат был, верно. Когда земля после революции стала по едокам, то и свои полосы залужил. А он две подсеки вырубил, на карачках выползал.

– Жадность одна.

– Трудился мужик, землю обласкивал, а вы с Табаковым того понять не хотели.

– Ладно и сделали. Тебя бы надо с ним заодно, ты контра была, контра и есть.

– Ты сам контра-то, это вы с Табаковым власть только и похабили. Ты за ее палец о палец не колонул, а Федуленок за ее воевал с Колчаком. Чья она, выходит?

– Не твоя.

– Чья?

– А бедняков.

– Вот опять за рыбу деньги. Я против бедняков хоть слово сказал, которые работали? Ведь оне, бедняки-то, которые работали, сами при новой власти из нужды выходили. А вы с Табаковым дела себе искали.

– А что я? Что я? – Козонков встал. – Ты что, такая мать, меня при людях страмишь. Я тебе вот шарну сейчас.

XX

Не успел я ввязаться, как Авенир обеими руками схватил Олешу за ворот и, зажимая в угол, начал стукать о стену лысой Олешиной головой. Стол с самоваром качнулись и чуть не полетели, армянский коньяк потек по ногам. Козонков со звонким звуком стукал и стукал о стену Олешиной головой, я еле отцепил и оттащил его от Олеши. Ситцевая рубаха Олеши лопнула и затрещала. Я не ожидал, что Олеша петухом выскочит из-за стола и кинется на Авенира с другой стороны. Они сцепились опять и упали оба на пол, старательно норовя заехать друг дружке в зубы.

Я начал их растаскивать, еле погасив собственное бешенство. Мне вдруг тоже нестерпимо захотелось драться, все равно с кем и за что. Однако, вспомнив, кто хозяин дома, я опять начал разнимать драчунов. Но что было делать? Если схватить за руки Олешу, Авенир тут же воспользуется перевесом и заедет ему кулаком в нос, если схватить за руки Авенира, то же самое сделает Олеша. И получится, по выражению Олеши, «перенесение порток с вешалки на гвоздок». Я прискакивал около них, стараясь подступиться то с той стороны, то с этой и рискуя обратить против себя обоих. Тут-то, в самый разгар поединка, и появилась на пороге Олешина Настасья! Старуха пришла проведывать Олешу, увидела побоище и, ругая старика то дураком, то пеньтюшкой, виня одного его, оперативно погасила смуту… Она утащила Олешу домой, а я помог Авениру встать, выждал момент и под ручку повел тоже домой.

– Я! Да я… – Авенир еле переставлял ноги. – Я за коллектив родному брату головы не пожалею. Отлетит на сторону!