Плотницкие рассказы

Течет речка, течет речка,
Серый камень точит…

Мишка, не зная слов, восторженно вскидывался, хотел подпеть и тут же затихал, а Пятак тоже добросовестно пытался понять Митькину песню. А Митька, с выдохом, со слезой и ни на кого не глядя, грустно пел свою песню:

Их, молодой жулик, молодой жулик
Начальничка просит:

– Ты, начальничек, ты, начальничек,
Отпусти до дому…
И-эх, соскучилась дорогая,
Что живу в неволе.

– Отпустил бы тебя до дому,
Да боюсь, не придешь.
Эх, ты напейся воды холодной,
Про любовь забудешь.

– Пил я воду, пил я белую,
Пил, не напивался,
Всю-то ноченьку, ночку целую
С милой целовался…

Течет речка, течет речка,
Серый камень точит…

Митька вдруг резко прикрыл гармонь:

– Ладно… Не унывай, мальчики. А ты, дед, чего, а? Пей! А мне до лампочки…

– Так он чего, – спросил Куров, – отпустил его начальник-то?

– А мне до лампочки… Кого?

– Да этого, что пел-то…

– A-а… Отпустил. – Митька, не чокаясь, сглотнул стопку. – Оне отпустят… Держи карман…

– А?

– Отпустил, говорю.

– А вот когда я в Сибире был, дак…

Никто Курова не слушал, все говорили каждый о своем, и Куров вежливо прислушался. Мишка начал рассказывать, как Иван Африканович сватал его на Нюшке и как они ночевали в Нюшкиной бане.

– Постой, а где же Африканович? – оглянулся Митька и послал какого-то племянника за Иваном Африкановичем. Сам же отложил гармошку, распечатал очередную посудину.

Мишка взял гармонь, яростно спел частушку:

Я мальчишко-хулиган,
Меня не любят девушки,
Только бабы небаские,
Да и то за денежки.

Кроме Мишки и Митьки, за столом сидели Куров да Мишкин дядя, по прозвищу Пятак, тот самый, кому когда-то Иван Африканович променял Библию и который запаял самовары.

Старик Федор, как выразился Митька, уже давно скопытился и попал не на тот маршрут: одетый храпел на Мишкиной лежанке.

– А вот что я тебе, Митрей, скажу, – рассуждал Пятак, – ежели тема не сменится, дак годов через пять никого не будет в деревне, все разъедутся.

– Да вас давно надо бы всех разогнать, – сказал Митька и, как бы стреляя, указательным пальцем затыкал то в сторону Пятака, то в сторону Мишки. – Кхы-кхы! Чих!

– Это как так разогнать?

– А так. Я бы на месте начальства все деревни бензином облил, а потом спичку чиркнул.

– Антересно! Антересно ты, Митрей, рассуждаешь! – Пятак покачал головой. – А что бы ты, милой, жевать-то стал? Вместе с начальством твоим?

– Дак ведь от вас все равно что от душно́го козла, ни шерсти, ни молока.

– Так-то оно, конешно, так, – раздумчиво согласился Пятак. – Только вишь дело-то какое.

Он показал на репродуктор, передавали последние известия.

– С Москвой-то у нас связь хорошая. Москва-то в нашу сторону хорошо говорит. А вот бы еще такую машину придумать, чтобы в обе стороны, чтобы и нас-то в Москве тоже слышно было. Вот сам знаешь, в колхозе без коровенки нечего и думать прожить. Есть коровенка – живешь, нету коровенки – хоть матушку-репку пой. А ей, вишь, коровенке-то, сено подай кажинную зиму. Да. Я, значит, о прошлом лете поставил стожок в лесу, да и то на другой территории по договоренности с тем председателем. А наши приехали да и увезли. Я, значит, в контору, я в сельсовет. Я, брат, в кулак шептать никогда не буду. До райисполкома дошел, а свой прынцып отстоял.

– Вернули сено? – спросил Митька.

– Оно, конешно, сено-то не воротили…

– Ну, а нынче как?

– Теперече я хитрей буду. Мне тот суседский председатель опять косить разрешил. Вон Иван Африканович ноне тоже в лесу покосил, тоже ему тот хозяин разрешил, только, говорю, пустая у тебя голова, Африканович.

– Почему? – спросил Митька.

– А потому, что фигуры у него не те. Надо фигуры ставить такие, как у тех стогов, которые в суседском колхозе. Оне, наши-то, и не разберутся, которые чьи фигуры, сено-то увезти и побоятся. А пошто бы так-то? Ведь один бес, каждое лето покос в лесу остается, трава под снег уходит. Нет, не моги покосить для своей коровы – и весь протокол. Пусть трава пропадает, а не тыкайся. Я-то ладно, я накошу по суседским фигурам, а ведь у другого своя голова не сварит, вот ему-то что? Либо шестой палец вырастет, либо нож в горло своей коровенке. Нет, Митрей, толку тут не дощупаться. Иной раз баба облает, а то здоровье споткнется, ну, думаю, немного и жить осталось, леший с ней, и с жизнью-то. Может, и не доживу до коммуны. А только охота узнать, а чего варить будут?