Плотничья артель

- Вино сердце веселит, вино разум творит, - присовокупил Сергеич, беря дрожащими руками стакан.

Матюшка, выпив, только стал облизываться, как теленок, которому на морду посыпали соли.

Из принесенного Семеном хлеба Сергеич взял ломоть, аккуратно посолил его и начал жевать небольшим числом оставшихся зубов.

Матюшка захватил два сукроя, почти в два приема забил их в рот и стал, как говорится, уплетать за обе щеки. Петр не брал.

- Что ты, и не закусываешь? - сказал я ему.

- Нет, не закусываю. Мы ведь не чайники, а водочники: пососал язык - и баста! - отвечал он и опять закашлялся, а потом обратился ко мне:

- Я, барин, батьку еще твоего знавал: старик был важный.

- Важный?

- Важный; лучше тебя.

- Чем же лучше? - спросил я.

- Да словно бы умней тебя был, - отвечал без церемонии Петр.

- Почему ж он умней меня был?

- А потому он умней тебя был, что уж он бы, брат, Пузичу за немшоные стены не дал ста серебром - шалишь! Денег, видно, у тебя благих много.

- То-то и есть, что не много, а мало, - сказал я.

- И денег-то мало. Ну, брат, видно, ты взаправду не больно умен, подхватил Петр.

Выпитый стакан водки очень, кажется, подействовал на его разговорчивость.

Матюшка при этом засмеялся. Сергеич покачал головой.

- Ты по городам ведь больше финтил, - продолжал Петр, - и батькиным денежкам, чай, глаза протер. Как бы старика теперь поднять, он бы задал перцу и тебе и приказчику твоему Семену Яковличу. Что, черномазое рыло, водки-то не подносишь? Али не любо, что против шерсти глажу? - обратился он к Семену.

Тот поднес ему водки и проговорил:

- Эко мелево ты, Петруха! - но совсем не тем тоном, каким он говорил Пузичу.

- То-то мелево. Свернули вы, ребята, с барином домок, нечего сказать. Прежде, бывало, при старике: хлеба нет, куда ехать позаимствоваться? В Раменье... А нынче, посмотришь, кто в Карцове хлеба покупает? Все раменский Семен Яковлич.

- Божья воля; колькой год все неурожаи да червь побивает, - заметил Семен; но Петр как бы не слыхал этого и продолжал, обращаясь к Сергеичу:

- Прежде, бывало, в Вонышеве работаешь, еще в воскресенье во втором уповоде мужики почнут сбираться. "Куда, ребята?" - спросишь. "На заделье". "Да что рано?" - "Лучше за-время, а то барин забранится"... А нынче, голова, в понедельник, после завтрака, только еще запрягать начнут. "Что, плуты, поздно едете?" - "Успеем-ста. Семен Яковлич простит".

Семена начинало за живое, наконец, трогать.

- Что, паря, больно уж конфузишь, и еще перед барином? - проговорил он.

Петр сначала засмеялся, потом закашлялся.

- Что мне тебя, голубчик, конфузить? - начал он, едва отдыхая от кашля. - Не за что! Ты ведь выдался не из плутов, а только из дураков.

Семен махнул рукой. Мне стало уж жаль его.

- Я, напротив, очень доволен Семеном; мне такого смирного и доброго приказчика и надо, - сказал я.

Петр посмотрел мне в лицо.

- У тебя какой чин-то, большой али нет? - спросил он вдруг.

- Титулярный советник - капитан, значит, - отвечал я.

- Не чиновен же ты, брат! Вон у нас барин, так генерал; а ты, видно, и служить-то не охоч. Барыню-то в замужество хошь богатую ли взял?

- Нет, не богатую, а по сердцу.

- По сердцу, ну да! - возразил Петр. - Пропащее твое дело, как я посмотрю на тебя! А ты бы дослужился до больших чинов, невесту бы взял богатую, в вотчину бы свою приехал в карете осьмериком, усадьбу бы сейчас всю каменную выстроил, дурака бы Сеньку своего в лисью шубу нарядил.

- Это кому как бог даст. Ты вот и сам не богат, - сказал я.

- Что тебе примеры-то с меня брать? А, пожалуй, выходит, что и взаправду в меня пошел: такой же дурашный! - отрезал начисто Петр.

- Больно уж смело, Петр Алексеич, говоришь! - заметил Сергеич, опасавшийся, кажется, чтоб я не обиделся.

- Что смело-то? Али, по-твоему, лиса бесхвостая, лясы да балясы гладкие точить? - отвечал ему Петр и отнесся ко мне, показывая на Сергеича. - Ведь прелукавый старичишко, кто его знает: еще по сю пору за девками бегает, уговорит да умаслит ловчей молодого.

Сергеич слегка покраснел.

- Полно, друг сердечный! - возразил он. - Что тебе на меня воротить, лучше об себе открыть; теперь-то на седьмую версту нос вытянул, а молодым тоже помним: высокий да пригожий, только девкам и угожий.

При этих словах, неизвестно почему, Матюшка вдруг засмеялся. Петр на него посмотрел.

- Ты чему, дурак, смеешься? Али знаешь, как девки любят? - спросил он.

- Нету, дяденька, я этого не знаю, нетути, - отвечал тот простодушно.

- И ладно, что нету; дуракова рода, говорят, нынче разводить не приказано. Пузичев сынишко последний в племя пущен, - проговорил Петр и потом прибавил, как бы сам с собою: - Было, видно, и наше времечко; бывало, можо так, что молодицы в Семеновском-лапотном на базаре из-за Петрушки шлыками дирались - подопьют тоже.

- Из-за кости с мозгом, Петр Алексеич, и собаки грызутся... Хорошую ягоду издалече ходят брать, - сказал Сергеич.

- Стало быть, ты смолоду, Петр, волокита был? - спросил я его.

Он усмехнулся.