Плотина против Тихого океана

— Предупреждаю, есть у нас нечего, — сказала Сюзанна. — Опять эти чертовы ибисы.

— Вы меня не знаете, — возразил мсье Чжо на сей раз не без лукавства. — Я очень неприхотлив.

Жозеф вернулся из душа и посмотрел на мсье Чжо, словно спрашивая, какого-черта-он-тут-торчит-так-поздно. Потом, поняв, что на столе стоят четыре тарелки и придется с этим смириться, он сел, решив поесть несмотря ни на что. Капрал пришел снова и зажег ацетиленовую лампу. С этой минуты вокруг бунгало сомкнулась тьма, и они словно оказались в заточении вместе с коробкой.

— Как жрать хочется! — сказал Жозеф. — Опять эти чертовы ибисы.

— Садитесь, — пригласила мать мсье Чжо.

Жозеф уже сел первым. Мсье Чжо жадно курил, как всегда в присутствии Жозефа. Он испытывал перед ним безотчетный страх. Он инстинктивно сел на противоположный конец стола. Мать положила ему кусок ибиса и обратилась к Жозефу, пытаясь его задобрить:

— Интересно, что бы мы ели, если бы ты их не стрелял. Немножко пахнет рыбой, зато вкусно и к тому же питательно, — добавила она, обращаясь к мсье Чжо.

— Может быть, это и питательно, — сказала Сюзанна, — но все равно гадость.

Когда дети ели, мать бывала снисходительна и терпелива.

— Всегда одна и та же история, на них не угодишь.

Они говорили об ибисах, и казалось, будто эти птицы каким-то таинственным, никому не ведомым образом связаны с коробкой, которая по-прежнему стояла на ротанговом столе, огромная, нетронутая, как не взорвавшаяся бомба. Жозеф ел быстро и жадно, еще более неопрятно, чем обычно, пытаясь подавить в себе ярость.

— Всегда одна и та же история, потому что мы всегда едим ибисов. И никогда ничего другого не бывает, — сказала Сюзанна.

Тут мать нашла ловкий переход к нужной теме. С прелестной лукавой улыбкой она вставила:

— Что правда, то правда, у нас на равнине редко появляется что-нибудь новенькое.

Сюзанна улыбнулась. Но Жозеф держался стойко, даже ухом не повел.

— Иногда и такое случается, — сказала Сюзанна. В восторге от того, что он наконец что-то понял, мсье Чжо принялся уплетать ибиса за обе щеки, забыв свои парижские манеры, которые он демонстрировал поначалу, отведывая это новое для него блюдо.

— Это патефон, — сказала Сюзанна.

Жозеф перестал есть. Из-под приподнявшихся ресниц сверкнули глаза. Все смотрели на него, даже мсье Чжо.

— У нас ведь есть патефон, — сказал Жозеф.

— Мне кажется, — сказал мсье Чжо, — что это… как бы лучше выразиться… более современная модель.

Сюзанна встала и направилась к ротанговому столу. Она разорвала оберточную бумагу и открыла коробку. Потом осторожно вынула патефон и поставила его на обеденный стол. Он был черный, отделанный зернистой кожей, с хромированной рукояткой. Жозеф не ел. Он курил и как завороженный следил за тем, что делает Сюзанна. Мать была слегка разочарована: патефон, как и охота, были бедствиями, которые ей приходилось терпеть ради Жозефа. Сюзанна подняла крышку, и все увидели, как патефон выглядит внутри: диск, покрытый зеленым сукном, и ослепительный хромированный звукосниматель. На внутренней стороне крышки блестела медная табличка, на которой был изображен щенок фокстерьера, сидевший перед огромной будкой. Над табличкой было написано: «Голос его хозяина». Жозеф поднял глаза, посмотрел на табличку, стараясь придать себе вид знатока, и попробовал, как действует сверкающий звукосниматель. Потом, осмотрев патефон, потрогав его наконец руками, он совершенно забыл и о Сюзанне, и о мсье Чжо, и о том, что патефон получен от него, и о том, что все они сейчас стоят и радуются его восторгу, и об обещании, которое наверняка давал себе, не выказывать ни в коем случае ни удивления, ни радости. Словно во сне, он завел его, вставил иглу, запустил диск, остановил, снова запустил. Сюзанна опять подошла к коробке, достала пачку пластинок и принесла ему. Пластинки все были английские, кроме одной, она называлась «Вечер в Сингапуре». Жозеф осмотрел их все по очереди.

— Дребедень, — сказал он тихо, — но это неважно.

— Я выбирал последние парижские новинки, — смущенно сказал мсье Чжо, слегка растерявшийся перед самоуправством Жозефа и полным безразличием к нему со стороны всех. Но Жозеф не спорил. Он завладел патефоном, перенес его на стол в гостиную и сел рядом. Потом выбрал пластинку, поставил ее на диск, покрытый зеленым сукном, и опустил иголку. Зазвучал голос, показавшийся странным, неуместным, чуть ли не бесстыдным среди сдержанного молчания присутствующих.

В тот вечер в Сингапуре,
В час нежных грез,
В темнеющей лазури,
Меж пальм и роз…