Плотина против Тихого океана

Впрочем, вскоре она уже была не так твердо уверена, что с деньгами, вырученными за патефон, поедет в Кам и покажет им, где раки зимуют. Помимо Кама появились и другие идеи. Она стала говорить, что патефон у них такой замечательный, что стоит, наверно, не меньше, чем «ситроен», и вполне возможно, на вырученные деньги удастся заменить хотя бы половину крыши на их бунгало да еще прожить недели две в гостинице «Централь». Две недели, в течение которых — но об этом она ни разу не упомянула — ей, может быть, удастся еще раз продать брильянт мсье Чжо.

Что касается Жозефа, то патефон его не волновал нисколько, как, впрочем, не волновало и ничто другое, имеющее отношение к здешней жизни. Он не был ни «за», ни «против». И все же в один прекрасный день, возможно, из-за постоянных разговоров матери, а скорее всего просто потому, что ему захотелось развлечься, он решил поехать в Рам и продать его. Во время завтрака, перед тем, как встать из-за стола, он объявил:

— Еду загонять патефон.

Мать ничего не сказала, только посмотрела на него полными ужаса глазами. Раз он соглашался продать патефон, значит, он мог без него обойтись, и тогда с отъездом он решил бесповоротно. Видимо, он точно знал и дату отъезда, знал еще тогда, когда пришел за ними в гостиницу «Централь».

Жозеф взял патефон, засунул его в сумку, положил сумку в машину и уехал в направлении Рама, ни словом не обмолвившись о том, каким образом он собирается его продать. Один только потрясенный капрал поглядел вслед этому странному инструменту, ни одного звука которого он никогда не слышал.

Вот таким образом патефон и покинул бунгало, и никто даже не пожалел о нем. Жозеф вернулся вечером с пустой сумкой и перед тем, как сесть за стол, протянул матери банкноту.

— Вот возьми, загнал его этому прохвосту, папаше Барту, наверняка за полцены, но ничего другого я придумать не мог.

Мать взяла банкноту, унесла ее к себе в комнату и вернулась обратно. Потом она подала ужин, и все пошло, как прежде, за тем исключением, что мать не притронулась к еде. В конце ужина она заявила:

— Не поеду я в Кам, не хочу видеть этих шакалов, лучше я сохраню эти деньги, а то получится то же, что и с банком.

— Это самое лучшее, — очень ласково сказал ей Жозеф.

Мать изо всех сил старалась говорить спокойно. На лбу у нее выступила испарина.

— Все равно эта поездка будет совершенно бесполезной, — продолжала она. — Пусть это будут мои деньги, — она неожиданно расплакалась, — хоть в кои-то веки мои, и только мои.

Жозеф поднялся и встал перед матерью.

— Будет этому конец, черт возьми? — голос у него был низким и ласковым, словно он говорил сам с собой. Словно твердая уверенность в том, что он уедет и будет счастлив, имела и обратную, скрытую, неприятную для него сторону, о которой они не знали. Возможно, и он тоже достоин был жалости. Мать, казалось, удивил ласковый тон Жозефа. Она смотрела на него, внезапно успокоившись, а он стоял прямо перед ней, пристально глядя на нее.

— Почему ты продал патефон, Жозеф? — спросила мать.

— Чтобы нам нечего было больше продавать. Чтобы быть в этом уверенным. Если бы я мог поджечь бунгало, с каким бы удовольствием я это сделал, черт меня побери!

— Но есть еще «ситроен», — напомнила Сюзанна.

— Да, кто же будет водить «ситроен»? — спросила мать.

Жозеф ничего не ответил.

— И еще брильянт, его тоже надо продать, — резко сказала Сюзанна, — хоть мы и не говорим о нем, но это не значит, что нам его не надо продавать.

Впервые после возвращения из города они заговорили о брильянте. Мать перестала плакать и вытащила кольцо из-за пазухи. С тех пор как она вернулась, она носила его на шее, на тесемке вместе с запасным ключом.

— Не знаю, зачем я ношу его, — лицемерно сказала мать, — ведь он столько стоит.

— Ты лучше объясни, зачем ты вешаешь кольцо на шею? — спросил Жозеф. — Ты что, не можешь носить его на пальце, как делают все, а?

— Тогда я все время буду его видеть, — ответила мать, — а смотреть на него мне противно.

— Это неправда, — сказала Сюзанна.

Притулившийся в углу столовой капрал впервые увидел брильянт. Брильянт не произвел на него ровным счетом никакого впечатления, он только протяжно зевнул. Вряд ли он подозревал, что все, чем они теперь владели, были он да этот брильянт.

* * *