Плоский мир

— Я собирался попросить вас купить мне темперу. У меня мало осталось.

Его бровь удивленно подскочила кверху.

— Не понимаю. Вы разве сами не можете?

— Вы же сказали мне никуда отсюда не выходить, — произнес я.

— Когда я вам говорил такое? Этого не было. Вы могли так подумать, ибо представили себе какую-то конспирацию. И то, что вы совершили, тоже могло загнать вас в четыре комнатные линии, однако все это только ваши домыслы.

— Выходит, я свободен в передвижении?

— В пределах города — да.

— Отлично, — произнес я голосом и обрадованным и упавшим одновременно, — тогда вы не будете возражать, если мы выйдем на улицу?

Он ничего не ответил и только согласно развел руки в перекрест своему профилю.

Минуты через две мы оказались в плоскости улицы и принялись идти одним человеком; Берестов сказал:

— Теперь, когда вы поняли, что на самом-то деле никакой конспирации нет, вам главное не делать из этого никаких других выводов.

— Что вы имеете в виду?

— Ну… вы можете вообразить, что раз оно так, то и вообще ничего серьезного не случилось, и убийства вы тоже не совершали. Не забывайте, расследование продолжается, и никаких окончательных выводов так и не сделано.

— Долго это еще будет тянуться?

— Прилично, — ответил Берестов, — так что вы можете расслабиться и заканчивать свою картину. А что касается меня… моя задача состоит в том, чтобы направлять власти в нужное нам русло.

— Но почему вы, в таком случае, следите именно за мной? — я ничего не мог понять, и следующие слова принялся выговаривать язвительным тоном, — неужели для того, чтобы я не расслаблялся и помнил о серьезности ситуации?

— Я скажу вам так: если бы я не захотел выдать вам своего присутствия, я бы этого и не сделал.

— Вы лжете.

— Может быть, — он немного помолчал, — но скажите мне такую вещь: разве за короткий срок вашего пребывания на новом месте, вы ни разу не усомнились в том, что убили Великовского? То, что он умер — это абсолютно точно. (Кое-что в нашей жизни все же необходимо принимать за непреложные истины). Но я говорю о вашей причастности… или непричастности.

— Усомнился, — признался я.

— Ну вот видите.

Что он пытался доказать мне? Я вообще ничего не мог понять. Мы вели очень странный разговор, в котором каждый из нас, казалось, отвечал на вопросы, осознавая их суть в лучшем случае на три четверти. В этот самый момент мимо нас промелькнул еще один помешанный, и я понял, что так до сих пор и не спросил Берестова, в чем причина городской паники. (Его появление в квартире было настолько неожиданным, что сбило меня с толку).

Однако прежде, чем я сподобился, он сам заговорил на эту тему.

— Вот. Видели? Это и есть последствия той самой непреложной истины.

— Смерти Великовского? Так они из-за этого так паникуют?

— Могли бы и сами догадаться. Или вы об этом не подумали, потому как напрочь забыли, что он умер?

— Постойте, я что-то не понимаю… — я остановился, и Берестов, наконец-то, сошел с меня, — разве в городе не жаждали его смерти?.. Нет-нет, мне кажется, причина здесь совершенно в другом.

— Правда? И в чем же? — осведомился Берестов совершенно спокойно.

— В образовательной программе, например. Великовский умер, все покатилось в тартарары, больше никакой системы, а студенты здорово на нее подсели и не могут вернуться к прежней жизни.

— Дружище, — он положил мне свою руку на плечо и со стороны мы, должно быть, напоминали теперь букву «П», — не понимаю, откуда вы все это взяли? Да и тот, кто пробежал сейчас мимо нас — не студент. Вы обратили внимание? Ему лет пятьдесят.

— Думаю, они паникуют потому, что так им подсказывает инстинкт, — произнес я вкрадчиво, — а смерть Великовского — это просто повод выплеснуть наружу страх, покоившийся в центре их профилей уже очень давно.

Берестов снял руку с моего плеча, чтобы в следующий момент начать жестикулировать ею во время речи.

— Раз вас это так интересует, сами их спросите. А если не ответят — берите в охапку и пытайте.

— Бесполезно. Вы и сами это знаете. Они вряд ли сейчас что-то соображают, да я и не такой человек, чтобы насильно к чему-нибудь принуждать. Вы смеетесь? Но ведь это правда.

— Обеляете себя? — в голосе Берестова послышалась насмешливая хитреца, а перед следующим своим вопросом он, наверное, кивнул мне подбородком, — вы собираетесь доделать портрет Великовского, но зачем?

— Его смерть — не повод, чтобы бросать работу, она лишь повод повернуть ее в иное русло. Совсем, все изобразить по-другому.

— То есть? — в этот момент он опять остановился и придержал меня руками, чтобы заслонить и очень внимательно посмотреть на меня. Разумеется, почувствовал в моих словах подтекст.

Я решил помалкивать. Берестов, конечно, это понял, но расспрашивать не стал. Я сказал только:

— Великовский, будучи привешенным к крюку, похож был на картину, я ведь говорил вам? Многие, наверное, и не заметили бы покойника. Единственное, что могло открыть правду, — отсутствие фона.

— Да, говорили, — признал Берестов.