Плоский мир

Но тут-то и произошла главная неожиданность: заглянув в ту комнату, где, по всей видимости, обитал Ликачев, я увидел на стене копию картины, которую сразу узнал, ибо видел ее и раньше — то была работа моего племянника, Павла Гордеева, известнейшего художника, чьи оригинальные полотна, выставленные в самых элитных галереях мира, стоили по двести, триста тысяч долларов.

— Просто невероятно!.. Откуда это здесь взялось?.. — пробормотал я удивленно и подошел ближе.

О Гордееве, как о большом художнике заговорили лет пять назад, но я и раньше непрестанно интересовался творчеством Павла, ибо его картины оказывали на меня очень сильное воздействие: я созерцал, и на короткое время мне будто бы передавалось авторское восприятие действительности, вместе со странными ни на что не похожими взаимосвязями. (Точно этого я знать не мог, но так мне казалось). И каждая картина была частичкой этого мира, оконцем, одним-единственным слюдяным квадратиком большой мозаичной фрески, который можно было поставить на то или иное место, и от этого общее изображение принимало, порой, прямо противоположную, исключающую сторону. Снова и снова вглядывался я в катер, летевший ночью по танцующей прибрежными красками реке, в четырех людей на борту. Двое из них — те, что сидели на задних сиденьях, повернулись друг к другу и о чем-то разговаривали, а другие двое, на передних, молча наблюдали за поглощающейся рекой. Но луна… ясная луна на небе, в которой отразилась тень катера, изобразила все иначе: двух разговаривающих людей на переднем сиденье, и двух, не говоривших друг другу ни слова, — на заднем…

Где-то в глубине квартиры послышались осторожные шорохи. Я вспомнил о Пете, но с трудом сумел оторвать взгляд от картины; принялся обходить дом, и нашел мальчика в его комнате, спрятавшимся под одеяло. Я сказал ему, что будет лучше, если он пойдет со мной. Петя ничего не ответил, а только кивнул; глаза его до сих пор были влажные, и в них скользил испуг.

— Не волнуйся, все будет хорошо. Я заберу тебя отсюда. Ступай и оденься. Кстати, а ты видел картину в комнате твоего отца?

— Да.

— Не знаешь, откуда она у него?

Он отрицательно помотал головой.

— Ну иди, иди… — я повел его в прихожую.

Признаться, я всегда мечтал о внуке, особенно после смерти сына, и сейчас, когда маленький Петя неуверенно топал впереди, я знал, что эти день или два, которые ему предстояло провести у меня дома, рядом с моей семьей, непременно буду заботиться о нем так, будто он мой внук. Редко мне подворачивался столь замечательный шанс скрасить унылые будни. Пожалуй, ради этого стоило даже взять отгулы.

Часть 3. Отрывки из дневника Гордеева

Глава 1

Сегодня днем увидел из окна любопытную картину: в плоскости улицы посреди пустой дороги остановился фургон «Скорой помощи». Синих мигалок было на нем так много и они так оживленно общались друг с другом и подмигивали, что у меня возникло впечатление, будто я рассматриваю новогоднюю гирлянду из птиц. Санитары, а заодно и водитель вместе с ними, вышли из-за машины и принялись там и сям искать поломку: кто-то наклонился к заднему колесу, кто-то потрогал ногой бампер, а шофер открыл линию капота и стал под нею ковыряться — как будто дождевых червей в земле вылавливал — но он-то, конечно, никак не мог увидеть то, что и так с трудом нащупывал руками. И никто не смог бы, кроме того неодушевленного автомата, который сделал эту машину. Вы понимаете, о чем я говорю или нет?

Всем им было очень трудно, они никак не могли определить, почему она сломалась, — (а она именно сломалась), — и, в конце концов, они отправились пешком. Так были расстроены, что даже мигалки забыли выключить.

Видно, этот мир сдвигается с места, и мне очень кстати было бы подстегнуть его для того, чтобы в один прекрасный день привести к разрушению. Пожалуй, я только сейчас ясно признался себе, что хочу этого. На самом деле я привык к нему, вот в чем дело, но последние события вынуждают меня многое пересмотреть.

Берестов сегодня не пришел, хотя и обещал. Вообще с момента моего переселения сюда он приходил лишь один раз, но я уверен, что этот человек все время откуда-то наблюдает за мной и слушает: через приоткрытую входную дверь, от которой у него есть ключ, или через вентиляционное отверстие, — а иногда, когда я поздним вечером сажусь к линии стола и зажигаю зеленую лампу, чтобы сделать эти записи, мне кажется, что и на треугольном участке карниза, который можно увидеть, если заслонить окно, вырисовывается круг его головы. Ушная раковина его от напряжения сделалась малиново-синей — она будто хочет уловить абсолютно все: даже шорохи, которые издают мое тело и ручка, скользящая по бумаге, и тихие всплески и биения зеленого света.

Я сказал ему, что мне совершенно на все наплевать: дайте только продолжать картину и этого мне будет достаточно.

Обращаясь к своим дневниковым записям семилетней давности, я все стараюсь выбрать те, с помощью которых можно было бы ясно объяснить, что же все-таки случилось. По всей видимости, стоит начать с этой: