Площадь Соловецких Юнг

Не исключено, что любопытный старый хрыч высунул нос на давно забытые звуки… даже если не высунул, то молодая девчонка, прикорнувшая клубочком на диване между пыльной пальмой и глянцевым фикусом, не могла остаться незамеченной. Действительно, незамеченной она не осталась – появилась через несколько минут после ветерана, смущенная и одновременно возмущенная, с заспанным розовым следом на щеке и наспех одетая. Но на пальцах и под волосами уже искрились камушки, и дымила в углу рта совсем ни вяжущаяся с юным обликом сигарета.

– Доброе утро… ну, блин… – она вдохнула дым и, мужественно справившись с кашлем, выпустила его изящной струйкой – встал надо мной, козел, и рассматривает. Я глаза открыла и чуть не померла со страху. Это кто?

– А ты что? Старик это, разве не заметила? Что ты ему сказала?

Слава сообразил, что не просто так шахтер негодующе бурчал себе под нос.

– Ну, сказала… что может сказать полуголая девушка пердуну с вонючим запахом изо рта? От него же за версту несет…много чего сказала, надо думать.

– И все – вежливо?

– Вежливо? – Ася прикрыла ресницы, вспоминая, и вдруг хулигански ухмыльнулась. – Конечно, вежливо. Целых два вежливых слова было.

– Каких? – хором спросила охрана. На что юная девица, зардевшись и потупившись, призналась.

– Ну, первое слово – а. А второе – у.

– А остальные? – сдерживая смех, уточнил Кондрат. Ася пожала плечиком и уточнила.

– Остальные трех видов – почти приличные, неприличные и очень неприличные. Сам виноват. Напугал нежную девицу.

Слава смотрел на нежную девицу со странным смешением чувств. Никогда в жизни его не брали вот так, откровенно и неотвратимо. Завлекали, кокетничали, намекали, обижались, если он по своему простодушию не замечал завуалированных знаков внимания, или шарахался, если перли с животной прямотой. Но чтобы совершенно естественно и не пошло, без надоевших красивостей и жеманства и в то же время без цинизма – такого еще не бывало.

Ася, глотнув чая и сморщившись на его вяжущую горечь, стала расчесывать волосы, с трудом протаскивая застревающий в них гребень. Кондрат ел ее глазами, забыв даже про недопитый коньяк; Славик хмурился, вспоминая слова напарника и все больше и больше соглашаясь с ним – действительно, все живут в своих мирах и вращаются на своих орбитах. И горе, если орбиты пересекутся…

Ася же не обращала внимания ни на одного, ни на другого. Она мазнула по губам розовой помадой, убрала ваткой темные потеки под глазами и обновила черноту ресниц, тряхнула словно ожившими волосами… и ушла. Чмокнула воздух, прикоснувшись щекой к Славиной небритой скуле, поиграла пальчиками в сторону Кондрата и выбежала на улицу, где почти сразу приглушенно заурчал, словно дождавшись ее, автомобиль.

Охранники переглянулись и Кондрат, скроив какую-то неописуемую мину, развел руками.

Глава 2

Толстая записная книжка в черной коленкоровой обложке, заполненная невнятным и неряшливым мужским почерком, вызывала невольное уважение. Листы в клеточку пожелтели от времени, в некоторых местах попадались размывшие буквы капли. Часть текстов была жестоко вымарана, заштрихована начерно, некоторые записи были сделаны карандашом, между страниц попадались раздавленные и засохшие комары. С почерком тоже были проблемы – буквы л, н, п, автор писал почти одинаково. Кроме того, он забывал про окончания да и просто, видимо, горя вдохновением, частенько пропускал целые слога.

Тем не менее Слава морщил лоб, разгадывая очередную закорюку, разгадав же – сноровисто стучал пальцами по клавишам, и читал, улыбаясь, с монитора восстановленный текст. Стихи, получившие вторую, электронную жизнь, были замечательные – Слава повторял понравившиеся строчки, пока не запоминал их наизусть и опять погружался в желтые листы, как в прошлое.

Это занятие захватило его – он разбирал и печатал стихи все три дня до следующей смены, мечтая порадовать тихо угасающего в доме призрения автора. Он радовался, как ребенок, возвращая из неизбежного забвения сильные, яркие, чеканные строки и знал, что у них будет читатель и ценитель. К вечеру третьего дня Слава закрыл записную книжку и погладил рукой затертый до блеска переплет.

– Ну вот и все. Теперь ты можешь, подруга, спать спокойно – ты не зря хранила свои записи. Уверяю тебя, старая бумага, что твой хозяин, как бы ему не хотелось скрыться ото всех, не будет забыт. Славы Пушкина я ему не обещаю, не могу гарантировать даже известности любой поп-пустышки, но пару десятков читателей в день обеспечить смогу. Ныне это в наших силах.