Площадь Разгуляй

Возвращаясь к нашему «барану»: «Пятого сына императора Александра II Великого князя Сергея Александровича, мужа В. кн. Елисаветы, уж никак нельзя назвать гордостью царской семьи, — пишет в своем дневнике В. кн. Александр Михайлович, питавший искреннюю симпатию к принцессе. — При всем желании отыскать хоть одну положительную черту в его характере я не могу ее найти. Упрямый, дерзкий до откровенного хамства, неприятный до отвращения, он бравировал, более того, по–хвалялся своими отвратительными недостатками…». «Трудно было придумать больший контраст, чем между этими двумя супругами. Редкая красота, замечательный ум, тонкий юмор, ангельское терпение, благородное сердце, — такая была Елисавета Феодоровна». «Слишком гордая, чтобы жаловаться, она прожила с ним более двадцати ужасных лет». «Для Елисаветы это были годы горечи и тяжелых испытаний… Детей у них не было… Их семейная жизнь… не выглядела благополучной…» Возможно, виною тому, как отмечали современники (и как мягко отмечал историограф), было неприличное увлечение московского генерал–губернатора молоденькими офицерами…[7] (Всё, что касается личности и деятельности в. кн. Сергея, — уже в наше удивительное время возведенного взрывом бомбы террориста Ивана Платоновича Каляева в велико и свято мученики РПЦ, — взяты мною никоим образом не из архивов прабабки моей Анны Розы Гааз и дядьки её Абеля Розенфельда. Во–обще то, по определению, источников куда как более надёжных, чем все вместе прочие официальные…)

Глава 35.

Ну, а в целом Москва, Россия… Она как жила, так и будет жить дальше. В 1905 начнутся и закончатся беспорядки, названные Первой русской Революцией; будто закончатся и снова начнутся погромы. Но всё это уже без Абеля. Он умрет 12 января 1898 года в своем доме у Патриарших в Москве в разгар великокняжеского хозяйничанья–шабаша… Бабушка сетовала: в последние годы жизни Абель, уже глубокий старик, не способен был серьезно помешать городским властям вести кампанию подготовки взрыва империи, провоцируемую не Романовыми конечно же, но самим российским обществом — во всех смыслах охотнорядским тогда уже. Никогда не умея ни серьёзно поставить, ни делать любое судьбоносное Дело, — и только безудержно болтая о необходимости Такового, — вот уже третье столетие после Петрова бунта оно, освобождаясь от запоров безвремений, способно бывало лишь изливаться кровавыми поносами смут и погромов. Ведь и блистательный бунт Петра, и беспорядки 1905 и перевороты февраля–ноября 1917 гг. — это все очередные потуги перебороть российское охотнорядство.

Как ты видишь, — говорила Бабушка, — попытки бесполезные. С охотнорядством в России бороться нельзя. Оно есть суть самой весьма туманной русской идеи. С ней или сжиться и утонуть в ней, или уносить ноги… Понимаешь, Абель, и сам Великий Гааз относились к российскому гражданству как к апостольству — серьезно, ответственно и однозначно. Они не противопоставляли ему свою сущность. Не пытались ни переделать Россию, ни поучать россиян, как следует им жить. Но — граждане России — делали для ее народа все, что умели. Один беззаветно и неустанно лечил его язвы. Другой всеми доступными ему путями изыскивал на это средства. Изъязвленных–то были миллионы! Люди смертны и время не ждёт!

Известно: Два рода сострадания существует в природе человеческой. Первое — малодушное и сентиментальное — возможно скорее избавиться от тягостного ощущения при столкновении с чужим несчастьем; это, конечно, никакое не сострадание! Но лишь только инстинктивное стремление избавиться от видения горя, желание оградить пустым словом, подачкой, милостыней свой покой от страданий ближнего.

Но есть и другое сострадание — истинное, которое требует немедленных действий, а не сентиментов, оно знает, чего хочет, и полно решимости, страдая и сострадая, сделать всё, что в человеческих силах и даже свыше их.

Чтобы как должно поддержать дело Гааза, Абель был беспощаден к своим сановным клиентам — по сути и определению врагам тюремного доктора. Так и только так понимал и нес он свою миссию ростовщика. Кто–то должен был взять на себя тяжкую роль Шейлока. Как Иуда Искариот — роль Предателя в Божественной трагедии. Абель упорно истязал себя этим открытием: ведь и его герой тоже определен Всевышним для искупления грехов мира. До мелочей точный в делах, духовным эталоном избрал он житие Гааза. Понимая, однако, что эталон этот штучен, неповторим, он нашел еще один для повседневного пользования, несущий в себе не выдуманный аферистами коллективный разум, а разум Божественный, не допускающий никакой лжи, пусть — во спасение. Отвергающая любое отклонение от Заповедей, таковой была для него философия меннонитов.