Площадь Разгуляй

Но почему? Из отдельных фраз и обрывков реплик я понял, что, во–первых, Генштаб Вермахта принципиально не мог санкционировать даже временную оккупацию Балтии Советским Союзом. По–видимому, сам фюрер своей волей и авторитетом кинул нам эту кость как приманку и, одновременно, как капкан для наших войск на будущую германскую акцию в тех же балтийских государствах. Во–вторых, ни Генштаб, ни теперь уже сам Гитлер не спустят нам Финской войны. Санкцию на которую они тоже нам не дали. Не могли дать. Тем более, они ни в коем случае не преминут воспользоваться ее результатами, да еще в момент, «когда Генштаб Вермахта, наверняка, на ходу просчитывает даже самые мельчайшие шансы… в стремительно развиваемых им событиях…». Что Вермахт воспользуется результатами деятельности Карла Густава, даже я не сомневался…

Перипетии Финской войны 1939 – 1940 годов особенно интересовали и даже беспокоили моих военных слушателей.

«…Надо понять возникшие у немецкого командования заботы: союзник несколько вольно ведет себя в не своей епархии. Даже если в какой–то части эта свобода обусловлена договоренностью. Но при этом, вольность, мягко говоря, не профессиональна. Даже оглушительна… И этим еще раз раскрывает несоответствие требованиям участника тандема. И вызывает соблазн ускорения превентивных мероприятий. Упустить такой шанс – себя не уважать!»

— Все правильно. Все правильно.

Это командир Горшков.

— Все правильно. Только кончится это для немцев плохо…

— Не сомневаюсь, Максим Петрович. Но сперва будет плохо нам всем, — это сказал командир Ильюхин Виктор Степанович. Комкор.

— «Все правильно», говорите? — вступил в разговор Гуго Эберлейн, «социалист–металлург» из Штутгарта. — Пожалуй.

Все, действительно, правильно. Старый добрый сговор в чем–то сработал. Впрямь: Рябой — это Старик сегодня. Но! — Эберлейн многозначительно поднял палец. — Но только почти. Кримофилософия Шикля не связывается с практикой Рябого. Эти близнецы не могут родниться бесконечно. В этом все дело. Старик, здравствуй он ныне, он–то связал бы все в лучшем виде. В его время германский Генштаб не смотрел в рот психопатам…

Оглядев угрюмо молчавших собеседников, Эберлейн закончил:

— С чем поздравить себя? С тем, что любовь не состоялась.

Потому и не состоится дьявольский ее результат, который удушил бы прогресс вкупе с очень большим количеством миллионов жизней — много большим, чем если бы она, любовь, состоялась…

Глава 134.

Когда я немного обвык и стал полноправным членом русско–немецкого коллектива, меня удивило, как непрерывное, более двух лет — днем и ночью — общение разноязычных камерников превратило их в двуязычно–одноязычный коллектив. Будто не было никаких языковых барьеров, будто все родились и выросли где–нибудь между Ганновером и Нижним Новгородом…

Все не только понимали друг друга, но уже разбирались в самых сложных языковых оборотах и в не менее сложных понятиях. Правда, я не настолько хорошо знал немецкий язык, чтобы сразу это почувствовать. Но годы с фрау Элизе и Александром Карловичем оказались очень продуктивными и позволили мне здесь, в камере, слушать и понимать все, что говорилось очень интересными и еще более осведомленными людьми.

Понимающими отлично, что каждый их день может оказаться последним.

— Прекратите! — настаивал кто–то. — Штучки с «вагоном в пломбах» — известная и старая провокация. И к делу она не относится…

— Не скажите, любезный. Не скажите. Может статься, этот вагончик одна тыща девятьсот семнадцать имеет продолжение.

Это в разговор вступил Иван Андреевич Шаранович, историк. В недооторванных петлицах его застираной гимнастерки заметны были — в боковом свете — вмятины от трех с корнем выдранных шпал.

— Не стоит также, коллеги, размахивать понятиями типа «известная провокация». Куда лучше и себя определить тогда в «известные провокаторы». Честнее будет. Нихт вар? Надо быть скромнее. И говорить: «малоизвестная»…

— Не словоблудствуйте, господа, — возвратился во всеобщий и пока малопонятный мне треп Гуго. — Вы что, действительно ничего не знаете о «прогулке»?

— Ну, не знаем, допустим, — за всех ответил Максим Петрович.

— Складывается впечатление, что все вы… нет, все мы — так точнее — без исключений, если «ну, не знаем», все мы дешевые проститутки. Не клокочите, не клокочите… Не надо, коллега. И не обижайтесь: проституция — род занятий сравнительно безобидный, даже весьма уважаемый. Ну, не рычите, прошу…