Площадь павших борцов

Из этого следует, что пора кончить отступление.

Ни шагу назад!"...

Суровое время требовало суровых мер. В приказе No 227 Сталин призывал усилить дисциплину, беспощадно расправляться с трусами и паникерами, снимать с постов и судить начальников, допустивших отход с фронта, строго карать офицеров за оставление позиций без приказа свыше...

С нашей стороны - никаких вопросов, только молчание.

И никаких комментариев со стороны начальства.

- Головные уборы надеть. На выход... марш!

В ту же ночь нас посадили в трюмы корабля, чтобы доставить на Соловки. Перед отплытием меня отыскал отец, который тогда служил офицером на Беломорской военной флотилии. Он был как-то особенно мрачен, но мой поступок не осуждал. В эти дни проводилась добровольная запись моряков в морскую пехоту, которую готовили для боев в Сталинграде, и отец был в числе первых, кто поставил свою подпись под длинным списком добровольцев.

- Так было надо, сынок, - помню я его слова.

Свидание было кратким, и отец ушел, даже не оборачиваясь, чтобы в руинах Сталинграда сложить свою голову. Больше я никогда не видел его. Лишь недавно я узнал обстоятельства его гибели, что и толкнуло меня к письменному столу, дабы рассказать вам, ли, о Сталинградской битве.

Часть третья.

Большая излучина

Ныне пойдем за Дон и там или победим и все от гибели спасемся, или сложим свои головы.

Дмитрий Донской (1380).

С точки зрения большой стратегии ясен простой факт: русские армии убивают больше нацистов и уничтожают больше вражеского снаряжения, чем все остальные 25 Объединенные нации, вместе взятые.

(Из письма генералу Д. Макартуру

Фр. Д. Рузвельт, от 6 мая 1942 года).

1. Доживем ли до августа?

Почему так коротка память людская?

Вот и настали дни нынешние... Давно шаблоном стали слова, набившие нам оскомину: "Не забудем о Сталинграде!" А вот мне в это не верится. Ни черта мы не помним, все позабыли.

Два года назад, в день 23 августа, старая актриса по имени Вера Васильевна, которая еще до войны не сходила с подмостков сталинградского театра драмы, эта вот женщина, порядком хлебнувшая горя на своем веку, проснулась с ожиданием какого-то чуда... Ей ли, жившей на окраинах Бекетовки, откуда, как с высокой горы, был виден весь Сталинград, ей ли забыть тот день, когда Божий свет померк в глазах, а Сталинграда попросту не стало. Утром еще был город, а вечером исчез город.

Сейчас и город совсем другой, даже название у Сталинграда иное, и люди какие-то не такие, что были раньше, а ей, старухе, все не забыть того дня... Да и можно ли забывать?

Вышла на улицу. Спросила на остановке автобуса:

- День-то какой, знаете ли?

- День как день. А что?

- Страшный! Тут бы молиться всем нам...

Посмотрели как на сумасшедшую, мигом забили автобус и отъехали, не желая ничего помнить. Возле пивного ларька - шумно и людно. Дружно сдувается пена с кружек.

- Помните ли, какой день сегодня?

- Август. Кажись, двадцать третье. А что?

- Это день, который нам, сталинградцам, не забыть

- Праздник, что ли? - спрашивали старуху.

- Не праздник, а поминанье того великого дня.

Разом сдвинулись кружки - за день сегодняшний.

- Выпьем! Чего это "божий одуванчик" тут шляется? Наверное, из этих самых... о морали нам вкручивает!

Нет, никто в бывшем Сталинграде не желал помнить, что случилось 23 августа 1942 года. Вера Васильевна, почти оскорбленная, вернулась домой и включила телевизор:

- Должны же хоть с экрана напомнить людям, какой это день. День двадцать третьего августа... ради памяти павших!

"...показывали в этот день обычные передачи: разговор о перестройке, бюрократическом торможении, международные события. Показали сюжет из Белоруссии, связанный с памятью о войне. Но на воспоминания о двадцать третьем августа в Сталинграде времени не хватило..."

В новом Волгограде не помнили о трагедии Сталинграда!

- Грех всем нам, - сказала Вера Васильевна, заплакав. - Великий грех всем вам, люди, что забыли вы все страшное, чего забывать-то нельзя... нашим внукам знать надобно!

Этой датой, ставшей уже безвестной, я предваряю свой рассказ, и днем 23 августа я завершу изложение первого тома.

Люди! Бойтесь двадцать третьего августа...

2."Был у меня товарищ..."

Из Рима дуче отъехал в свою резиденцию Рокка-делле-Каминате, а настроение у него было сумбурное. Как бы ни относиться к Муссолини, все же, читатель, над признать, что римский диктатор шкурой предчувствовал события лучше Гитлера.

"У меня, - записывал он в дневнике, - постоянное и все усиливающееся предчувствие кризиса, которому суждено погубить меня..."

Угадывая развитие событий в Африке, где застрял Роммель, дуче ощущал угрозу со стороны Марокко - это был удобный плацдарм для высадки десантов, хотя Гитлер считал, что опасность десантов угрожает в заснеженных фиордах норвежского Финмаркена.

Дуче хандрил. Галеаццо Чиано, зять его, настаивал на разрыве с гитлеровской Германией, пока не поздно!