Площадь Магнолий

Кристина вошла в гостиную, захламленную не меньше, чем коридор. Альберт читал газету, рукава его сорочки без воротника были закатаны до локтей. Дэнни пытался поймать эстрадную музыку и отчаянно крутил ручку радиоприемника, время от времени запуская пятерню в огненно-рыжие волосы, еще влажные после купания. Лия приняла после Мириам эстафету штопанья носков.

— Дети остались довольны купанием? — спросила Кристина.

— Они чуть не утопили меня, разбойники! — отозвался Дэнни, довольный тем, что настроил приемник на музыкальную волну. — Дейзи плавает как рыба.

— Наша Роза ей не уступает, — вмешался в разговор Альберт, не желая, чтобы умаляли достоинства его внучки. — Вот кто действительно плавал, как дельфин, в детстве, так это Пруденция Шарки, — добавил он, роняя газету на пол, чем немедленно воспользовался удобно устроившийся на ней Бонзо. — Ее мать рассказывала, что когда Пруденция училась в школе, она даже получила медаль на соревнованиях.

— Кто, эта тихоня? — удивился Дэнни, дрыгая ногой в такт мелодии. — Вот уж не думал, что родители позволяли ей посещать бассейн! Как это старик Шарки допустил, чтобы его дочь появлялась на людях в купальнике?

Мириам вошла в комнату, неся в руках большие чашки с чаем — для Альберта и матери.

— За нее заступился тренер, — пояснила она, протягивая чашку мужу. — Он сказал Уилфреду, что грех лишать способную девушку возможности развить свои природные данные. И раз уж Уилфред мнит себя истинным христианином, его священный долг поощрять дочь, а не мешать ей. И еще тренер пригрозил, что пожалуется на Уилфреда викарию, если он запретит дочери посещать занятия по плаванию.

Дэнни едва не упал с кресла от смеха. Альберт поперхнулся горячим чаем. А Лия в сердцах воскликнула:

— Только так и надо разговаривать с этим старым болваном! Молодец тренер, видимо, знал, где у Уилфреда уязвимое место. У каждого Ахиллеса есть своя пята!

— Не знаю, какие пятки у этого Ахиллеса и Уилфреда, но вот у Альберта, судя по всему, вместо пяток копыта, — заметила Мириам, косясь на солидную стопку заштопанных носков.

В эту ночь Кристина, делившая комнату с Розой, долго не могла уснуть. Она до сих пор чувствовала себя неуютно в этом доме, где было заведено беззлобно подшучивать друг над другом, постоянно пить чай, обсуждать последние сплетни и громко хохотать. Она была сыта по горло всем этим шумом, гамом и панибратством и не могла дождаться, когда вернется Джек, чтобы собрать свои вещи и бежать отсюда. Она мечтала иметь собственный дом, где будут иные порядки.

Но откуда бы ему взяться? Кристина легла на спину и задумчиво уставилась в потолок. Где же они с Джеком поселятся? Может быть, в доме его отца, Чарли? Несмотря на его темное прошлое, этот человек ей нравился. Но он собирался жениться на Гарриетте Годфри, а совместной жизни с этой дамой Кристина себе не представляла.

Роза что-то пробормотала во сне и беспокойно заворочалась. Кристина с нежностью посмотрела на девочку, которая выросла на ее глазах. Конечно, ей будет не хватать на новом месте общения с Розой, да и малышка станет скучать по ней. Но рядом с ней будет Джек. Сердце Кристины бешено заколотилось: почему он до сих пор не написал ей, что вскоре приедет домой? Может быть, особые части не отпускают даже в отпуск, пока не кончилась война на Дальнем Востоке? Или Мейвис вообще все выдумала, и никаких писем от Джека она не получала?

Кристина повернулась на бок, чувствуя, что готова разрыдаться от ревности. Странно, что она не решается поведать мужу свои сокровенные мысли, хотя и безумно любит его.

Возможно, она боится оказаться непонятой? Опасается, что Джек сочтет ее слишком впечатлительной и слабохарактерной?

Она впилась пальцами в подушку и уткнулась в нее мокрым от слез лицом.

— Возвращайся скорее домой, Джек! — прошептала она. — Возвращайся, и тогда все наладится.

Пруденция Шарки сиротливо сидела под козырьком автобусной остановки на углу пустоши. Наступил август, и вместе с ним в Лондон пришли грозы. Молнии сверкали над крышами Блэкхита, озаряя ослепительными вспышками купол церкви Всех Святых. Чуть поодаль дрожал под армейским плащом, плохо спасавшим его от ливня, владелец повозки, запряженной осликами. Своих несчастных животных он накрыл куском брезента. Вид у осликов был ужасно унылый, в глазах застыла тоска.

У Пруденции настроение было не лучше. Ей уже давно опостылела такая жизнь, она забыла, что такое радость. Особенно угнетали ее коричневые туфли, в которые она была обута. Это была добротная, на низком каблуке, с толстой подошвой и широким ремешком на лодыжке обувь для пожилых женщин. Пруденция их ненавидела.

— Это очень прочные туфли, тебе их вовек не сносить, — заявил отец, увидев уродцев в сапожной лавке Джема Поррита.

И дочери нечего было ему возразить, он был прав, легче было помереть от тоски, чем износить эти колодки.