Площадь и башня. Сети и власть от масонов до Facebook

Сейчас хорошо известно, что во время Октябрьской революции людей погибло меньше, чем при съемках фильма Сергея Эйзенштейна, снятого по случаю ее десятилетия[740]. Однако было бы неверно недооценивать значение самого этого события. Первое, что поражает в большевистской революции, – это скорость, с какой она распространялась. Большевистские лозунги и плакаты стали появляться в северных частях российской армии с 18 апреля. Когда Временное правительство вело подготовку к наступлению на Галицию, офицеры доложили о первых вспышках “шкурного большевизма”. Командующий 12-й армией жаловался на “усиленную агитацию большевиков, которые свили себе прочное гнездо” (очень характерный образ)[741]. Подкрепления из Петрограда прибыли на фронт вместе с большевистскими знаменами, на которых красовался лозунг “Долой войну и Временное правительство!”.[742] Один-единственный дезертир, А. И. Семашко, сумел завербовать в большевики пятьсот человек в Первом пулеметном полку[743]. Хотя эпидемия на некоторое время приостановилась из-за провала Июльского восстания, арест Корнилова Керенским восстановил доверие к большевикам в нижних армейских чинах. По Пятой армии прокатилась волна дезертирства. Большевистские комиссары завладели телеграфным оборудованием. У армейских офицеров разведки понемногу создавалось впечатление, что “большевистская волна” сметает прочь всякую дисциплину[744]. К концу сентября поддержка партии Ленина в крупных городах России настолько окрепла, что большевики взяли под свой контроль советы в Москве и Петрограде. Очень много их сторонников было на Кронштадтской военно-морской базе и в Балтийском флоте. Лишь в широких крестьянских массах и среди казачества большевиков не поддерживал почти никто – потому-то так быстро Россия в 1918 году и скатилась в гражданскую войну, которая велась, по сути, между городом и деревней[745]. Для большевистского вируса главными средствами распространения стали прежде всего поезд и телеграф, а наиболее уязвимыми для заразы оказались грамотные солдаты, матросы и рабочие. Но тут крылся подвох для немцев: подобно горчичному газу, который переменившимся ветром могло отнести не в ту сторону, большевистская чума столь же успешно поражала их собственных солдат, матросов и рабочих. Летом 1918 года, когда выяснилось, что даже полный крах Российского государства не способен предотвратить разгром Центральных держав, самопровозглашенные правительства наподобие советских появились в Будапеште, Мюнхене и Гамбурге. Красный флаг взвился даже над городским советом Глазго. Ленин ликовал и грезил уже о “Союзе Советских республик Европы и Азии”. Троцкий выступал с сумасбродными заявлениями о том, что “путь в Париж и Лондон лежит через города Афганистана, Пенджаба и Бенгалии”[746]. Даже далекие Сиэтл и Буэнос-Айрес сотрясли забастовки. Это была настоящая пролетарская пандемия.

Вторая поразительная особенность – это та беспощадная жестокость, с какой большевики превратили свою революционную сеть в новую иерархическую систему, во многом оказавшуюся гораздо суровее старого царского режима. После 1917 года партия большевиков росла в геометрической прогрессии, но, расширяясь, она одновременно становилась все более централизованной. Именно такой результат предвидел Ленин в своем довоенном памфлете “Что делать?”. Неудачи большевиков в 1918 году узаконили потребность Ленина сыграть роль Робеспьера и присвоить диктаторские полномочия под предлогом того, что “революция в опасности”. 17 июля 1918 года низложенного царя и всю его семью расстреляли в подвале дома в Екатеринбурге, где их держали в плену. А четырьмя днями позже в Ярославле расстреляли сразу 428 эсеров[747]. Ленин утверждал, что единственный способ заставить крестьян сдавать зерно для прокорма Красной армии – это устраивать показательные казни так называемых кулаков – зажиточных крестьян, которых большевикам было выгодно всячески очернять, выставляя ненасытными хищниками и капиталистами. “Как же можно совершить революцию без расстрелов?”[748] – спрашивал Ленин[749]. “Если мы не умеем расстрелять саботажника-белогвардейца, то какая это великая революция? Одна болтовня и каша”[750]. Свято веря в то, что большевики не смогут “выйти победителями” “без жесточайшего революционого террора”[751], Ленин открыто призывал “произвести беспощадный массовый террор против кулаков, попов и белогвардейцев”[752]. “Спекулянты… расстреливаются на месте преступления”[753]. 10 августа 1918 года он отправил в Губисполком Пензы красноречивую телеграмму: