Плохо быть мной

— Притесняете людей вроде нас! — крикнул в пустой коридор и покосился на сокамерника.

Полицейский, которому адресовался мой гнев, дружелюбно на меня взглянул.

— Рискни, скажи ему, что мы его арестовали, потому что он черный, — он показал на моего соседа.

Даже я догадался, что делать это не следует. Не потому, что бестактно. Просто к такому с такими заявлениями лучше было не обращаться.

Мой сокамерник сидел в шлепанцах, на нем была бельевая майка, из которой свисали мускулистые татуированные руки. Я кивнул ему, всем видом передавая свое возмущение. Он пренебрежительно отвернулся. Он производил впечатление парня, который здесь прохлаждается или на отдыхе. Или просто пережидает. С полицейскими общался, как со старыми знакомыми, друг друга называли по имени.

Он регулярно подносил руку к глазам и рассматривал сбитые до крови костяшки, после чего опускал, недовольно качал головой и еле слышно произносил «шит». Причем в этом «шит» были виноваты все — стены, решетки, скамейки, полицейские. Я нервничал, что с минуты на минуту тоже сделаюсь одним из виноватых.

— Что я здесь делаю? — неожиданно громко спросил он меня.

Я ответил, что подозреваю, что находится под арестом. Но негр сказал, что это был риторический вопрос.

— Что я тут делаю? — снова произнес он. — Я уже пятнадцать минут как должен заниматься горячей любовью со своей женщиной. Биологические часы — это хрупкая вещь. Англичане пьют чай в пять часов вечера каждый день. Один раз изменишь привычке — и ничего не стоит сломать весь механизм. Но это еще не самое плохое, что может быть в такой ситуации, — уверил меня парень после паузы.

— Нет? — спросил я из вежливости.

— Плохо, что биологические часы моей женщины еще более чуткие и хрупкие, чем мои. И если в шесть часов рядом с ней не окажется меня, вполне может случиться, что окажется какой-нибудь ниггер с Рузвельт авеню.

— Наверное, поэтому она вызвала полицию, Джим? — иронично вмешался из-за решетки полицейский. — Скорее всего, из-за пресловутой большой любви к своей женщине ты поставил ей синяк и разбил губу?

— Что вы понимаете в отношениях? — посмотрел он на копа с искренним сожалением. — Эти люди называют свои бултыхания в илистом болоте отношениями, — горько обратился он ко мне. — Им незнакомы такие слова, как эмоции и страсть.

Я сказал, что сожалею о том, что с ним случилось, и надеюсь, что все выправится.

— У тебя есть женщина? — перебил меня он.

— Как раз поэтому я здесь, — сказал я.

— То есть ты тоже пал жертвой истинных эмоций и страсти, без которых не может существовать настоящая близость?

Я принялся объяснять, что влез в неоднозначные отношения с девушкой и потом весь день шел прочь, чтобы забыть, что случилось между нами утром. Но я не ожидал, что моя тропа заведет меня в такое место, как это.

— То есть ты хочешь сказать, что предпочел эту гнусную и бездушную дыру жаркому огню страсти? — перебил меня негр с негодованием.

— Скажи-скажи, почему, ты решил, мы тебя арестовали! — весело крикнул мне черный полицейский через решетку.

— Почему? — повернулся ко мне парень.

— Потому что на мне нашли десять грамм марихуаны, — угрюмо ответил я.

— Нет, не по этому! — все так же весело перебил меня коп.

— Десять грамм? — удивился негр. — Что-то с трудом верится. Арестовать человека за десять грамм марихуаны унижает честь нью-йоркского полицейского. Обычно они ее просто у тебя отбирают, чтобы выкурить самим под эстакадой.

— Он пропел нам кусок из «Фак да Полис» NWA! — крикнул через решетку полицейский, непонятно чем очень довольный.

— За это не только копы, но и я со своими гарлемскими тебя бы арестовал, — доверительно признался мне негр.

Мои последние надежды на единение с угнетенным черным братом окончательно рухнули. Ему не понравилось, что я убегал от общества Полины, и не понравилась моя убежденность, что черных арестовывают, потому что те черные. Он сидел вполоборота ко мне с презрительной гримасой. Наконец, повернулся и сквозь зубы проговорил, что больше всего ненавидит, когда мазафакерс топчут ногами подарок, который Господь называет жизнью, и обходятся с ним, как с нежданно обрушившимся на них бременем.

— Черт, моя женщина ждет меня! — вдруг нервно дернулся он и выкрикнул: — Бобби, выпустишь ты меня наконец?

Неожиданно для меня полицейский открыл ему калитку решетки. Негр подошел к столу, забрал вещи, которые выложили для него копы, поставил подпись в раскрытой тетради и не торопясь вышел на улицу.

Я остался сидеть в одиночестве. Спустя какое-то время подошел к решетке и спросил офицера за столом, скоро ли начнут со мной разбираться. Коп ответил, что всему свое время. Но только я вернулся обратно и уселся на скамейку, полицейский крикнул, чтоб я выходил, и подошел к решетке с ключами. Я уселся за стол напротив него и напряженно на него покосился. Не знаю, каким образом им удавалось заставить людей чувствовать себя виноватыми.

— Ну что мы будем с тобой делать? — посмотрел на меня коп из-под прикрытых век.

— Сэр, если вы думаете, что это была моя трава…