Плод воображения

Он долго рассматривал листок и видел всё то же: рисунок, вроде бы сделанный детской рукой, однако не исключалась имитация. Нечто подобное Параход изредка ощущал в музеях, когда, остановившись перед какой-нибудь картиной, вдруг понимал: подделка. Сообщать об этом кому-либо было глупо, и он помалкивал. Эксперты с их рентгеном, спектрографией и хваленым чутьем заплевали бы любого, но даже не в этом дело. Параход почти получал удовольствие от своих маленьких тайн, поскольку восторженное поклонение поддельным фетишам являлось лучшим доказательством дурацкой претенциозности, снобизма и, в конечном итоге, безнадежного заблуждения так называемых ценителей высокого искусства. Иногда, прослышав об очередном акте вандализма, Параход чувствовал себя одним из немногих, кто догадывался о том, что двигало «сумасшедшим», плеснувшим на шедевр кислотой.

М-да, ясно было, что до утра уже не заснуть. В голове по второму разу крутилась пластинка «Astral Weeks», и Ван Моррисон снова пел свою «Beside You». Поскрипывание винила лучше любых воспоминаний возвращало в старые добрые времена. Шестидесятые канули в Лету, но всё самое хорошее из того, что было, Параход в любой момент мог пережить заново… на очень тонкой грани между сильнейшей тоской и надеждой.

На что же он надеялся? Он и сам с трудом находил ответ. На то, что существует измерение, в котором всё и все пребудут вечно, никто не прожил напрасно и не умер окончательно, отец и мама живы и молоды, бродящая в крови музыка никогда не исчезнет и можно исправить всю мерзость, которую совершил…

Он прекрасно понимал, насколько это несбыточно, наивно, инфантильно, — и оттого еще мучительнее было думать об этом. Как от сотворения вселенной осталось реликтовое излучение, так от нас останется только реликтовый шум. И если родился с приемником в голове, то ждешь конца с не меньшим сожалением, потому что о некоторых вещах знаешь наверняка и нет места для самообмана, последнего убежища тех, кто не хочет слышать плохие новости.

Может, он всего лишь искал свою Церковь? Не поповскую кормушку, конечно. Просто место, куда можно пойти не за утешением (какое уж тут утешение!), а за спокойным мужеством, с которым примешь неизбежное.

* * *

Посреди ночи ему приспичило отлить. Стараясь не потревожить кота, он встал и набросил предусмотрительно захваченную с собой куртку цвета хаки, неизносимую и со множеством карманов. Но даже в куртке он почувствовал холод, как только вышел на веранду. Поднявшийся вечером ветер стих; Параход уже и забыл, когда видел в небе столько звезд.

Немного поколебавшись, он всё-таки отправился в сортир, уже проверенный им ранее на прочность. Деревянная коробка в глубине двора была сколочена в лучших традициях деревенского стиля; особенно трогательным показалось Параходу сердечко, вырезанное на уровне головы в дощатой двери и украшенное полуоблупившимся орнаментом из нарисованных краской цветочков.

Конечно, можно было отлить под любым деревом, если уж воспитание не позволило сделать это с веранды, но Параход чувствовал себя здесь гостем не только из-за присутствия кота. Кроме того, у него имелось стойкое предубеждение против некоторых вещей: одни вредили карме, другие — самочувствию, третьи — самоуважению. Например, он не стал бы мочиться на чью-нибудь могилу, тем более на могилу смертельного врага. С врагами надо разбираться, пока они живы.

Ох, какая же хрень лезла в голову от бессонницы! И тянуло, ощутимо тянуло в глубину двора…

Под деревьями тьма была почти кромешной. Он достал из кармана куртки зажигалку, чтобы подсветить себе. Пошел дальше, осторожно ступая по примятой траве. Днем он опасался гадюк; сейчас было вроде бы слишком холодно, и всё же он не понимал, какого хрена решил поиграть в цивилизованность. Скромняги, тихони и честные всегда проигрывают, не так ли? У него появилась возможность это проверить.

Перед сортиром он остановился и поднял зажигалку повыше. Помнится, вечером он запер дверь на поворотную щеколду, а сейчас дверь была приоткрыта.

Его охватил страх, леденивший кишки и спину почище любого внешнего холода. Страх не нуждался в объяснениях или оправданиях. Это было предупреждение, причем уже не первое. Параход не внял. Чему тогда удивляться?

Он и не удивился (почти), когда открыл дверь пошире, переступил порог и внезапно оказался в темноте, не имевшей ничего общего с пустым темным сортиром.

59. Нестор: «Где ты взяла этого клоуна?»

Он плелся по улице в шаге позади девочки и терялся в догадках относительно того, где очутился. Людей ему на глаза попадалось не много, и они вели себя так, будто никогда не слыхали про первородный грех. Обнаженные тела беззастенчиво нежились на траве. У мужчин, как правило, были длинные волосы и бороды. Одна женщина кормила грудью младенца. Нестора провожали взглядами, истинное значение которых он понял немного позже. А поначалу он мог сказать только, что его появлению никто особо не удивился. На него смотрели как на чужеземца, которого не ждет ничего хорошего.