Плод воображения

Лада сделала шаг, второй и едва не упала, наткнувшись на что-то, слишком легкое для человеческого тела и слишком мягкое для миски с огарком свечи. Наклонившись, она нащупала свою сумку, о которой умудрилась забыть. Судя по всему, ее содержимое осталось нетронутым. Лада перебросила лямку через плечо и потащилась в темноту наугад, уповая на то, что чувство направления не притупилось настолько, чтобы заставить ее ходить по кругу.

Спустя десяток шагов она наконец уперлась в стену, привалилась к ней и задала себе вопрос: «Может, я ослепла?» Даже если ни капли не жалеть себя, это был бы страшный финал. Едва ли не самый страшный из всех, которые распределяет судьба (сама, похоже, немного подслеповатая), не особо беспокоясь насчет справедливости, — или даже из тех, которые способны выдумать гребаные писатели. Конечно, главным образом она имела в виду эту скотину Барского…

Снова вернулись мысли о слепоте. Лада поднесла к глазам левую руку и только теперь почувствовала, что запястье сдавлено, словно охваченное твердыми холодными пальцами, нащупывающими пульс. Это были, конечно, не пальцы, а что-то очень похожее на браслет, который ей надели на правую руку при пересечении Периметра. Очень похожее, если не учитывать незначительной разницы в размерах.

Она потрогала «свой» браслет, чтобы убедиться: он по-прежнему на месте. Никто не приехал за ней; никто не пытался выяснить, что случилось. Получается так: либо Барский сильно ошибался относительно возможностей Большого Брата, либо начинка вышла из строя, либо существо в черном вырубило Ладу так аккуратно, что никто не заметил «неприемлемого воздействия». Можно сказать, существо в черном уложило ее спать. И надело второй браслет (чей?!) на ее левую руку.

Для чего оно это сделало? И что это означало для нее?

Она не знала. В темноте ей удалось выяснить только одно: тот, кто окольцевал ее во второй раз, деформировал браслет. Лада плохо представляла себе, какую силу надо было для этого приложить, зато поняла, что снять эту штуковину, не распилив, удастся только тогда, когда ее плоть истлеет и от руки останутся голые кости.

57. Каплин принимает замену

Микроавтобус остановился посреди проезжей части. От Каплина до правого переднего колеса было метра три. Долгих тридцать секунд ничего не происходило. Двигатель мерно работал вхолостую; выхлопная труба пыхтела белесым дымком. Сочинитель триллеров подумал: вот так и убивают придурков, не прислушавшихся к своей интуиции. Сейчас отъедет назад боковая дверца — и бах, бах, бах…

А потом он понял, что примерзнет к этому тротуару, если простоит еще хотя бы минуту. Повернулся, чтобы идти своей дорогой, и тут дверца резко отъехала назад.

— Твоя «креатура» выбыла, — сообщил гнусавый голос, обладатель которого не потрудился высунуться из салона.

Каплин не стал задавать бессмысленных вопросов типа «Что значит выбыла?», хотя понимал: принимая сообщение как должное, он навлекал на себя подозрение в причастности. Знать бы еще — к чему. То, что с молодой женщиной, доставшейся ему в «креатуры», что-то случилось, — это, как говорится, к бабке ходить не надо. Если она ранена кем-то или убита, он мог быть абсолютно уверен, что прогноз девочки точен и неотвратим, как прайс-лист на услуги гробовщика. И тогда в полный рост вставал вопрос: что ему делать дальше? Тоже «выбыть» — добровольно? Это казалось чуть ли не единственным благоразумным вариантом. Самое время воспользоваться папиным советом: «дождись, пока сможешь». Этот проект тебе не по зубам.

Да и зачем упираться, рисковать здоровьем, продолжать сомнительную игру? Ради миллиона евро? У Каплина имелись веские основания думать, что он получит несколько большую сумму — в наследство. А если захочет войти в долю, так даже раньше. Папа только и ждет, когда сынуля, наконец, определится с приоритетами. Папа, конечно, не деспот и не дурак. Папа даже иногда получает удовольствие от его писулек, но папа не вечный и всё чаще задумывается над тем, кому достанется процветающий бизнес. Папе обидно, что единственный и любимый сын до сих пор не проявил интереса к настоящему занятию. А ведь ни в чем, подлец, не знает отказа. Правда, по совету Воланда, ничего и не просит, но как-то так хорошо устроился, что всё само собой плывет в руки. Тоже ведь талант…

Да, в общем-то, с самого начала для Каплина-младшего дело было не в этом сраном миллионе. А в чем же тогда? Может, он хотел доказать, что сумеет добиться чего-то более значительного, нежели широкая известность в узких кругах тех, кто еще помнит буквы? Или он незаметно для себя тоже угодил в теплую компанию опасных сумасшедших, мнящих, что любой записанный на бумаге бред, включая мечту о лучшей жизни для всех (и пусть никто не уйдет обиженным), можно воплотить в действительность?