Плод воображения

В пространстве, преображенном Ариадной, люди уже не казались изолированными друг от друга мешками, набитыми мясом, кровью и костями. Они участвовали в непрерывном энергетическом обмене; они были процессами. И рассматривать способ прерывания того или иного процесса было гораздо проще, чем проделать дыру в мешке при помощи ножа или пистолета. Правда, приходилось учитывать далеко идущие последствия: любое, даже мизерное, нарушение баланса сил могло вызвать непредсказуемое перераспределение и огромную потерю собственной энергии. В этом смысле убийство слишком сильно напоминало самоубийство.

Но разве Нестор собирался долго жить? Нет, долгая жизнь — для обывателей. Как он ненавидел это сытое самодовольное стадо! Они хотели только жрать и потреблять, не желая признавать, что у них нет ничего своего, что всё навязано извне, вдолблено им в головы, тонко замаскировано под религию, мораль, семейные ценности и прочее расхожее дерьмо…

Взять хотя бы этих двоих. Они, наверное, считают, что спасают город. А на самом деле спасают свои шкуры и пытаются переделать неизведанное под себя. Если получится — хорошо, они употребят и это; если не получится, они будут ждать «дальнейшего прогресса», не замечая, что чуждый внеземной разум уже давно использует их, натравливая друг на друга точно так же, как они сами поступают с крысами, когда хотят вывести крысу-каннибала.

Нестор склонялся к тому, чтобы избавить их от мучительных заблуждений, неизбежных на пути ложной эволюции. Он поднял пистолет и поднес его к голове Парахода. Тот, похоже, ничего не замечал. Где же твой внутренний глаз, видящий? Твой дар, оказывается, ни от чего не спасает. Тогда чего он стоит? У любой цыганской гадалки «крыша» получше будет…

Нет, это просто смешно. Нестор с трудом сдерживался, чтобы не издать ни звука. Ствол находился в двух сантиметрах от левого виска Парахода; казалось бы, даже ребенок должен почувствовать неладное…

Ну всё. Прощай, брат.

Кто-то прикоснулся к другой его руке, опущенной вдоль туловища. Он чуть не выстрелил от неожиданности. И заметил, что Ариадна замолчала.

Раньше он не мог найти слов, чтобы описать, на что похожи ее сигналы, — а теперь и подавно не сумел бы объяснить, на что похоже ее «молчание». Наверное, на смерть — раз уж о смерти всё равно нельзя сказать ничего внятного.

И вот в этом странном состоянии внезапной отсоединенности от всего, чем питался мозг, он услышал голос Леры-Никиты, который произнес то, что явно предназначалось для него одного:

— Пойдем со мной, Нестор. Собачки ушли.

Маленькая детская кисть скользнула в его руку, крепко схватила за пальцы и потащила куда-то. Он всё-таки нажал на спуск, потому что всегда стремился довести начатое дело до конца, но выстрела не последовало.

Да и стрелять уже было не в кого.

82. Параход и Лада: конченые люди

— Пока что всё наоборот, — сказала она, когда пришла в себя и поняла, что он вытащил ее из темной, пропахшей аммиачной вонью подсобки на свет божий.

— Еще не вечер, — Параход ухмыльнулся, но лицо его было серым и очень усталым.

Действительно, не вечер. Солнце только поднималось над крышами. Лада лежала на скамейке, а он сидел рядом и слизывал с фольги почти растаявшую шоколадку. Зрелище было не слишком аппетитное.

— А что с… этим? Он пожал плечами:

— Там темно как в заднице. По-моему, он опять исчез.

— Пистолет у него?

— Не знаю. Если найду фонарь, можно будет посмотреть.

— Не много от меня пользы, верно?

— Смотря что считать пользой.

— Слушай, давай дальше без меня. Я хочу сдохнуть. Честно.

Он вылизал остатки шоколада и рыгнул.

— А как же наша сделка?

— Да к черту сделку. Считай, что я тебя обманула.

— Идти сможешь?

— Ты меня не слушаешь?.. Куда идти?

— В свою церковь. А я пока гляну, что осталось от нашего иллюзиониста.

Он поднялся и направился ко входу в супермаркет.

* * *

Она полежала еще немного, собираясь с силами и с мыслями. В ушах звенело; та часть головы, куда пришелся удар, ощущалась как накачанная кровью резиновая подушка. Лед прикладывать уже поздно, даже если предположить, что он найдется где-нибудь поблизости. Но хуже было осознание собственной никчемности. Похоже, случилось именно то, чего она больше всего опасалась и чего пыталась ни в коем случае не допустить: она стала обузой для другого человека. Причем для человека, с которым ее ничто не связывало, кроме его нелепых предсказаний. Возможно, и это было лишь сказочкой, придуманной им по доброте душевной специально для нее.

Но тогда действительно не стоило обременять его своим присутствием. Кто знает, может, не будь ее, ему удалось бы договориться с Нестором… Она приносит несчастье. Все, кто близко общался с ней в последние месяцы, заметно пострадали. Другие, более осторожные, шарахались от нее, будто от чумной. Она понимала почему: у этих других безошибочно срабатывал инстинкт самосохранения…