Плюшевый мишка

Он солгал – то ли из жалости, то ли для простоты:

– Я проезжал через Версаль.

– Один?

– Да.

– А как же секретарша? Разве не она возит тебя?

Однажды мать заметила из окна Вивиану, ожидающую его в машине.

– А это кто? – спросила она тогда.

– Моя секретарша.

– Ты что, всюду берешь ее с собой, и она так и торчит в машине? Даже когда ты посещаешь своих клиенток?

– Как правило, я не езжу к больным на дом.

Он пытался объяснить ей, что, когда устает, ему делается как-то не по себе за рулем и он избегает вести машину сам. Но мать ему не поверила, чего он, собственно, и ждал.

– Знаешь, мне это не интересно. Это твое дело, разве не так? Лишь бы это устраивало твою жену.

Может быть, ему захотелось побыть в прежней обстановке? Здесь было еще меньше перемен, чем на улице. Все осталось так, как после смерти отца: у окна вольтеровское кресло, стойка для трубок, трубки – одна пенковая, с длинным чубуком из дикой вишни, две гнутые, и еще одна, глиняная, изображающая зуава, – эту отец не курил никогда...

Ворчала угольная печь, тихонько наигрывало радио над неоконченным письмом, рядом – флакончик фиолетовых чернил, пара очков в металлической оправе: раньше очки принадлежали отцу, а впоследствии ими стала пользоваться мать.

– Ты пообедал?

Он опять солгал.

– Знаешь, – продолжала она, – я ведь, как всегда, обедаю рано, и когда большинство людей садятся за стол – все позже и позже, не понимаю, что это за привычка, – у меня к этому времени уже и посуда перемыта.

Он твердо знал, что в кухне, дверь в которую была открыта, но свет из экономии не горел, все убрано на свои места.

– Твой отец, когда еще выходил из дому, думал, что я нарочно устраиваю ранний обед, чтобы он не засиживался в кафе с друзьями. А как поживают дети?

– Хорошо, спасибо.

– А жена?

– У нее тоже все хорошо.

– Налить тебе рюмочку?

Она бы обиделась, если бы он отказался. Достала из буфета графин с водкой, знакомый ему с давних пор.

В те времена, когда она еще варила варенья, в водку обмакивали кружки тонкой прозрачной бумаги – она называлась «ангельская кожа» – и ими закрывали банки, а сверху накладывали пергамент и обвязывали горлышко шпагатом. Эту часть работы обычно делал он, и ему живо вспомнился особенный запах водки, которую открывали также в тех редких случаях, когда отец приводил в дом приятеля или когда рабочие приходили что-нибудь чинить.

Стопки были крохотные и такие тонкие, что просто чудо, как им удалось уцелеть после стольких лет.

– Ты плохо выглядишь, сынок.

И она туда же! Впрочем, он так и думал, что она заметит.

Она разглядывала его острым, почти медицинским взглядом, пытаясь распознать, что он скрывает от нее.

Он был самым обыкновенным ребенком, она – самой обыкновенной матерью. И все же в этом доме, так же как много лет спустя на улице Королевского Брата, он был несчастлив, ему было как-то не по себе. Никогда он не чувствовал, что это его дом. Конечно, он жалел отца, не встающего с кресла. Мать говорила ему: – Твой отец болен.

А когда он хотел побольше узнать об отцовской болезни, таинственно добавляла:

– Это у него с головой. Ты не поймешь. Врачи и те не понимают.

Но врачи не ходили к нему. Ни один. Разве что перед самой смертью. Может быть, она консультировалась у них? И поскольку отец тяжело болел, мальчик не должен был шуметь, должен был всегда молчать, не противоречить больному, быть первым учеником в классе, есть что дают, даже телячью голову – блюдо, вызывавшее у него отвращение, но отец требовал, чтобы его готовили не реже двух раз в неделю.

Мать посвятила свою жизнь инвалиду, и благодаря этому ее считали чуть ли не святой, и все продавцы квартала твердили ему об этом, покачивая головами с восхищением и сочувствием.

– Где у него болит, мама?

– Повсюду и нигде.

– Он и в самом деле не может ходить?

– Он пошел бы, если б прошла голова.

Странная болезнь отца беспокоила его. Отец одного из товарищей по классу лечился в санатории; у другого – погиб в уличной аварии. Он был единственным, у кого отец, с виду совершенно здоровый человек, неподвижно сидел в кресле.

Позже он много думал об этом, может быть, из-за этой семейной тайны он и выбрал медицину, а не юриспруденцию, хотя в те времена при виде крови ему делалось дурно.

Отец умер, когда Жан поступил на медицинский факультет. И если сначала он хотел изучать психиатрию, то, может быть, именно потому, что намеревался объяснить загадку последних лет жизни отца?

Он так и остался бы в психиатрии, если б не узнал, что открывается вакансия практиканта на акушерском отделении в больнице Брока. Он только что женился. Семья еле сводила концы с концами. Он подготовил конкурсную работу в рекордный срок.

– Твоя клиника по-прежнему процветает?

С тех пор как од приобрел клинику, мать упорно притворялась, будто думает, что его деятельность ограничивается одной работой в клинике. Он, со своей стороны, также наблюдал за матерью, пытаясь проанализировать их отношения.