Плюс один стул

Петя покорно отложил пряник и подставил голову.

– Вот вся дурь от мозгов! – захохотала баба Дуся. – Чем больше ума, тем больше проблем! У тебя ж вошки! Как я сразу не догадалась? Вот я тоже дурында! Ума так и не нажила! Ладно, Роза – уже не знает, что придумать, но я-то куда смотрела? – хохотала баба Дуся, от восторга похлопывая себя по ляжкам. – Это мы щас враз исправим!

Она сбегала к соседке и вернулась с машинкой для стрижки. Петя был обрит наголо и отмыт «для гарантии» дустовым мылом. При этом он остался почти голым, поскольку всю одежду баба Дуся «забрала на обработку» – на участке разожгла костер, поставила большой котел, где белье булькало и стерилизовалось.

– Только это, – сказала баба Дуся Пете, – ты скажи, что тебе жарко было. Про вошек-то не рассказывай.

Баба Роза, приехавшая через неделю, увидев лысого внука, оказавшегося лопоухим, схватилась за сердце, за голову и даже за ногу.

– Зачем? – простонала она.

– Так жарко было, – спокойно ответила Евдокия Степановна. – И волос потом хороший будет. Кудрявый, как у Светочки.

– Не волос, а волосы! – проорала Роза Герасимовна.

– Так какая разница? Лишь бы хороший, – не стала спорить баба Дуся.

Баба Роза сграбастала молчавшего, как партизан, Петечку в объятия и увезла в город, как будто там его уши чудесным образом могли уменьшиться, а волосы отрасти за ночь. Тем же вечером, заливаясь слезами, Петя признался, поскольку не мог больше скрывать эту страшную тайну от бабушки, – у него были вошки.

– Кто был? – не поняла баба Роза.

– Вошки, – повторил Петя.

– Не вошки, а вши. Говори правильно, – одернула его Роза Герасимовна и тут же всплеснула руками и даже отшатнулась от внука.

Следующие несколько дней Петя урывками слышал разговоры бабушек.

– Это все от вашей непролазной грязи! – кричала в трубку баба Роза. – Петю я к вам больше не отпущу, так и знайте! Что? У всех детей были вши? Меня не волнуют другие дети! Вы запустили Петечку! И на кого он сейчас похож? Не знаете? А я вам скажу – на беспризорника! Мне стыдно с ним на улицу выходить! Что? Вам не стыдно? Привезти его к вам? Да ни за что! Вы угробите ребенка! Доведете его до брюшного тифа! Или до туберкулеза! Что? Какой типун? Это мне типун на язык? Накаркаю? Да ваш дом, Евдокия Степановна, проще сжечь, чем отмыть. Да, да, сломать и новый построить. Может, у вас там не только «вошки», – баба Роза передразнила интонацию сватьи, – но и блохи! Или клещи! Или я не знаю, кто еще! Как же так можно было? Что? Да, согласна, хорошо, что вши, а не тики. Но это вас совершенно, совершенно не оправдывает! И не умаляет вашей вины! Господи, какие волосики у Петечки были! Какие кудряшки над ушками. А сейчас? На кого он похож? Я ж смотреть на него не могу без содрогания. Бедный мальчик. И так болеет, а теперь еще и лысенький… Как же я с ним в поликлинику пойду – это же неприлично. Что обо мне люди подумают? Стыд какой. – Баба Роза заплакала, не сдержавшись.

Петя слушал бабушку и почесывал затылок – от этой привычки он долго не мог избавиться.

– Ну что ты вошкаешься? – прикрикивала на него Евдокия Степановна, и Петя долго не мог понять, что это значит. Вшей с того случая у него больше не было, а почему баба Дуся вспоминает это «вошкаешься», непонятно.

Петя перечитывал письма, найденные в коробке из-под конфет, и удивлялся – эти две женщины всю жизнь оставались между собой на «вы» и лишь в редкие минуты, под водочку, под картошечку с капусткой, или в моменты общего горя или общей радости, переходили на «ты». Роза Герасимовна терпеть не могла панибратства, а Евдокия Степановна «блюла» приличия. У нее был собственный кодекс поведения и свои понятия о том, что принято, а что нет.

* * *

Баба Дуся уже плохо видела – катаракта на обоих глазах – и почти ничего не слышала. Мобильные телефоны отвергала с яростью.

– Пальцами я скорее наберу, – говорила она внуку, который дарил ей мобильный телефон. И набирала со старого стационарного телефона с огромным диском. Дозванивалась. Путалась, но дозванивалась. Разве что чудом.

– Петечка, уже второе мая, – кричала она в трубку, – надо к бабе Розе съездить!

И Петя вез бабулю на кладбище. Баба Дуся, полуслепая, с ходунками, шла к могиле. Отставляла ходунки и протирала могильный камень чистой белой тряпочкой, чтобы сделать приятное покойной сватье. Слепыми пальцами втыкала рассаду бархатцев.

– Бабуль, давай закажем, тут все сделают – и помоют, и посадят, – не раз предлагал Петя.

– Лучше меня никто не сделает, – отвечала Евдокия Степановна и следила за могилой не хуже, чем баба Роза за чистотой в доме.

Дважды в год – в день рождения и в годовщину смерти Розы Герасимовны – баба Дуся отправлялась на кладбище, одевшись в торжественное черное платье из гардероба покойной сватьи. Прикалывала брошь. С раннего утра, часов с пяти, хлопотала на кухне, готовя стол – чтобы, вернувшись, отметить, помянуть. Петя должен был присутствовать – никаких отговорок баба Дуся не принимала.

– Бабуль, я вечером заеду, у меня работа, – объяснял Петя.

– Какая такая работа? – удивлялась бабуля. – Ты забыл, какой сегодня день?