Пляска в степи

— Ну, стало быть, тогда и не будем! — отозвался дядька Крут, и усталые лица мужчин на пару мгновений разгладили улыбки.

— Женщины с детьми пусть уходят лесом, коли эти ублюдки прорвутся, — снова заговорил воевода, когда стих негромкий смех. — А мы уж с вами поднатужимся и добудем для них хоть полденечка, а лучше целый!

— Да куда им уходить… коли б ведали, что жив наш князь… А так…

— Боярин Гостивит уже утек, лодка его груженая ушла.

— Чтоб она у него, у собаки, перевернулась да на дно легла!

— С таким-то толстяком недолго…

Воевода стоял и слушал, о чем говорили кмети, а потом вскинул вверх руку, потребовав тишины.

— Князь наш жив! Я в это верю крепко, и также следует вам! Будем биться до последнего, но его не посрамим! За князя! За Ярослава!

— За князя! — согласно грянула гридь и зазвенела мечами, застучала о щиты. — За Ярослава!!!

С его именем на устах и пойдут они завтра умирать.

Дядька Крут вздохнул. Нынче ему предстояло поговорить еще с княгиней и сказать, что рано-рано на рассвете предстоит ей уплыть из Ладоги на лодке, которую он давно для нее подготовил. Непростой его ждет разговор. Звенислава Вышатовна не согласится, но нужно добром ее уговорить. Не волочь же силой непраздную княгиню…

Он провел ладонью по лицу, еще пуще размазав грязь, и, задрав голову, посмотрел на небо.

«Видит светлый Перун, ЯркО, что смог — я сделал. Простишь ли ты старика, что не сдюжил дом твой оборонить? И княгиню твою не защитил… княжон невесть куда отправил…».

Непросто далось это воеводе. С трудом он признался самому себе, что падет Ладога — не завтра, так через день. Он-то костьми ляжет вместе с гридью, да токмо не поможет это. Возьмет Святополк городище…

— Напрасно кручинишься раньше времени, воевода, — на него ясными глазами смотрела знахарка, вышедшая из клети, где лежали раненые. — Все еще изменится.

— Ты бы тоже уходила завтра, — буркнул он. — Княгине подсобишь, когда ее час настанет.

— Я ей здесь пригожусь, — Зима Ингваровна улыбнулась мягко — словно по лицу его погладила.

— Не могу тебя заставить, — он развел руками и шагнул в сторону, когда знахарка снова позвала его, заставив остановиться.

— Ты серчаешь на меня. Я ведаю, — он слышал в ее голосе сожаление. — Но есть такие долги, воевода, которые ты должен выплатить, как бы горько тебе потом ни было.

— А тебе было горько? — он стоял к ней спиной, повернув в сторону лицо.

— Было, — усмехнулась знахарка. — Вестимо, было. Но иначе я не могла.

— Мир тебе, Зима Ингваровна, — воевода тяжело вздохнул. — Пошто зазря серчать, коли помирать скоро.

— Крут Милонегович… — она окликнула его, а после махнула рукой. Мол, неважно, забудь.

Помедлив, воевода кивнул сам себе и ушел в терем. Говорить с княгиней.

* * *

На другой день Святополк прорвался за ворота. Защищавшая стену гридь стояла насмерть, но они были уже не в силах сдерживать дружину, что превосходила их по численности, и потому первые святополковские прихвостни хлынули на подворье.

Дядька Крут встречал их вместе с сыном и кметями, и мысль о том, что терем за его спиной — пуст, согревала ему душу. Что ушла водой и княгиня с девочками, и невестка его с внучатами, и даже княжна Рогнеда с князем-мальчишкой, которого пришлось затолкнуть в лодку силой. Лишь княжна Предислава воспротивилась и осталась в тереме — ждать мужа.

«Пусть он меня, наконец, убьет», — так сказала обезумевшая женщина, и у воеводы не хватило сил ее уговорить.

Терем пуст и, коли будет воля Богов, женщины с детьми будут уже далеко, когда Святополк пройдет через все городище. А там, может, и свидятся они когда-нибудь с Ярославом, который, — дядька Крут и тени сомнения не допускал — был жив.

Они отбивались и отбивались, бесконечное число раз занося над головой мечи и рубя врагов. Дядька Крут давно потерял счет времени и счет мертвым, которых он положил вокруг себя. Он не чувствовал ни усталости, ни боли от ран — нет, лишь в голове расплывался туман, да мысли путались. Верно, медленно подкрадывалась к нему смерть.

Потому-то он и помыслил сначала, что звук ему помстился. Ослышался он, и не такое бывает с теми, кто сызнова стоит одной ногой на Калиновом мосту. В пылу смертельной битвы было бы немудрено.

Но потом воевода увидал, что сражавшиеся вокруг него мужчины начали вскидывать головы, прислушиваясь, и уразумел, что еще не окончательно лишился рассудка. Там, за стеной, где-то вдалеке звучал княжий рог.

Рог Ярослава.

Все переменилось в одно мгновение, и обреченная на смерть ладожская дружина воспряла духом. Рог звучал все громче и все ближе, и некоторых из святополковского войска, заслышав его, принялась бросать на землю оружие. Кто-то даже бежал. Верно, наймиты. Им-то теперь умирать ни к чему.

Люди кричали, толкались, налетали друг на друга — застигнутые врасплох, они паниковали. Для других же битва продолжалась, и потому воевода раз за разом принимался поднимать своей меч и разить врагов.