Пляска в степи

Детей в эти дни и не ругал никто особо, всем не до того было. Одна лишь тетка Бережена по-прежнему им что-то выговаривала, да и та уже в четверть прежней силы. Что тут скажешь, коли обе княжны вместе с матушкой то веревки сматывали, то кожаные ремешки вязали, то подсобляли женщинам, которые снедь мужикам, в лесу занятым, носили.

— Дедо, а я тоже хочу как батька сражаться! — уже под конец трапезы, когда детям принесли сладенького киселя, старший внучок позвал воеводу через весь стол. — Возьми меня к себе в дружину!

И мальчишка захлопал глазенками, с мольбой глядя на деда.

— А то батька не дозволяет! Но ты же в роду старший! Возьми! — продолжил клянчить бесстрашный Вячко.

— Ах ты пащенок, — почти умильно произнес Будимир.

От затрещины для сынка его удерживало лишь то, что сидели дети далековато.

— У меня для тебя поважнее дело есть, — дядька Крут заговорщицки подмигнул мальчишке, который с опаской косился нынче на отца.

А воеводе-то что, внуки — не дети. Он свое отвоспитывал, теперь и побаловать может. Пущай Будимир воспитывает.

— Так вот, — продолжил он, дождавшись, пока Вячко снова повернется к деду и уставится на него своими темными глазенками. — Тебе надлежит мамку охранять. И брата молодшего. И важнее этого — дела нет!

Тотчас возгордившись, Вячко важно выпятил вперед грудь и расправил плечи. Правда, под пристальным взглядом отца сник и уткнулся в чарку с киселем. Зато младший братишка глядел на него восторженно, взаправду как на славного витязя, а Яромирка, застенчиво улыбаясь, подвинула к нему свой кусок сладкого пирога.

Не такая уж плохая мена. Ну, влетит от батюшки, что рот без спроса открыл. Но и на того, кто тихонько сидит все время и слова не молвит, ни одна княжна так глядеть не станет!

Вячко уже собрался сызнова нос задрать, но вовремя опамятовался и продолжил молча прихлебывать кисель.

— А княгиню дозволишь мне тоже охранять, дедо? — он все-таки не утерпел и снова сунулся к деду с беседой.

И пока дядька Крут старательно давил улыбку, Будимир грохнул кулаком по столу.

— Вечеслав! — рявкнул он на сына. — Еще одно слово, и седмицу будешь стоя трапезничать!

Дождавшись, пока пристыженный мальчишка утихомирится, воевода склонился к нему через стол и снова подмигнул.

— Вестимо, дозволю. И княгиню, и всех княжон!

Звенислава Вышатовна, глядя на это, тихонько посмеивалась и гладила тайком тяжелое чрево. Скоро родится и у нее сынок, и он будет похож на своего отца.

Разные слухи доходили до терема о судьбе князя Ярослава. Коли и посылал он гонцов, то ни один до Ладоги живым не добрался. Видать, повстречали на своем пути святополковский людей. А коли кто дальней дорогой их объезжал, так там и заплутать было недолго: в густых, непроходимых лесах да необъятных просторах.

Люди, которые стекались на Ладогу, говорили разное: и что умер князь на поле сечи; и что одолел хазарское войско, но умер от ран; и что предал Ярослава черноводский князь да бросил одного против хазарского воеводы; и что Мстиславич всех предал…

Дядька Крут махнул рукой.

Правды все равно не дознаться, нужно дождаться, пока доберется до Ладоги весть от самого князя. А слухам верить — токмо сердце напрасно терзать. Вон он и зарекся досужую болтовню слушать. Об одном лишь он крепко радел: чтобы ни полсловечка княгине никто не пересказал. Обещался до смерти выдрать, коли кто Звениславе Вышатовне хоть самую малую часть донесет. На том и успокоился. Все едино, людскую молву остановить никому не под силу. Проще русло реки изменить.

Дядька Крут огладил бороду и искоса поглядел на Звениславу Вышатовну. Княгиня негромко говорила о чем-то с его невесткой. Да. Давно сговорился он с Будимиром, что, коли совсем худо станет, женщин с детьми они из терема выведут. А коли потребно будет, то и силком на руках вынесут. Ждала уже в тихой заводи подальше от пристани небольшая лодочка, давно уложены в нее были кое-какие пожитки.

Княгиню на растерзание Святополку воевода ни за что не оставит. Уплывет, и пусть хранят ее светлые Боги.

На другой день в терем вместе с правнуками пришел старик Любша Путятович. Отказался от угощения, предложенного княгиней, и отвел воеводу в сторонку, потолковать. Два отрока топтались в нескольких шагах от прадеда, поглядывали на него с опаской: а ну как плохо станет? И лавки-то поблизости нигде нет.

— Как мыслишь, Крут Милонегович, может, добром с ним попытаемся разойтись? — спросил боярин, опираясь на клюку.

Сдал он за последние седмицы, сильно сдал.

— Отчего ж не попытаться, — прищурился дядька Крут и упер ладони в бока. — Добром разойтись — это ж завсегда хорошо.

— Не насмешничай, воевода, — строго одернул его Любша Путятович, и помстилось ему, что отрок он неразумный, а не взрослый муж, зимами умудренный.

Перед стариком, который еще отца князя Мстислава застал, любой бы себя таким посчитал.

— Добром-то и впрямь завсегда лучше. Я бы вышел к нему, потолковал. Все же отцовская память не водица, должен помнить, что никогда я худого князю Мстиславу не советовал, и тот слова мои чтил.