Пленный лев

Генрих слушал его в полудремоте, нисколько не изменив выражения тяжелого беспокойства, с некоторого времени постоянно отражавшегося на его лице. Время от времени он просыпался и глубоко вздыхал; казалось, вся стойкость его ума, вся энергия его характера угасли под тяжестью забот, добровольно взятых им на себя.

Джеймс не успел окончить своей баллады и рыцарских романсов, где, между прочим, шла речь о сироте, брошенном в лесу среди медведей, как вдруг на дворе раздались веселые звуки горна и прервали заунывное пение Джеймса.

– Неужели французы послали парламентеров в такой поздний час? – воскликнул Джеймс.

Минуту спустя народ весело засуетился во дворце, и Генрих, поспешно вскочив со своего места, молча остановился в ожидании известий; плохо скрываемое беспокойство покрыло его щеки и лоб ярким румянцем.

Посланный, покрытый грязью, вбежал в залу и, бросившись на колени пред английским королем, громко вскричал:

– Да здравствует король Генрих! Известие! Большое известие, монсеньор! Пять дней тому назад, мессир, в Виндзорском замке королева подарила вам наследника!

Генрих не промолвил ни единого слова; он сжал изо всех сил руку посланца и оставил в ней дорогой перстень, потом, сняв шапку, закрыл лицо руками и произнес несколько молитв; затем осыпал посланца вопросами насчет здоровья королевы. Наконец, прочитав письмо кличельского архиепископа, он подал ему вина и, обратясь к лордам, пригласил их продолжать ужин, а сам ушел в свои комнаты.

Действия эти совершенно не согласовывались с его веселым и общительным характером. Присутствующие удивленно смотрели друг на друга. Что же касается посланца, он взглянул на богатый подарок и объявил, что был бы гораздо более доволен, если бы вместо него король подарил ему простой булыжник, и был бы по-прежнему весел.

На следующий день, утром, задолго до восхода солнца, Джеймс открыл глаза и увидел у своего изголовья совершенно одетого Генриха.

– Прежде обедни мне надо обойти казематы, – сказал он. – В силах ли ты, Джеймс, отправиться со мной по этому холоду?

– Более в силах, чем ты, – ответил Джеймс, вставая. – Но разве такая необходимость…

– Необходимость, да, и самая крайняя, – ответил Генрих. – К неприятелю подоспели новые силы, и он, по моим соображениям, непременно нападет на нас.

Джеймс был готов в несколько минут. Малькольм тоже был готов почти в одно с ним время, хотя вначале не мог удержаться от легкого вздоха, тотчас же подавленного при виде Ральфа, который давно уже был на ногах. Более никто не должен был сопровождать Генриха, потому что тот в своих обходах требовал, чтобы свита его была как можно меньше.

– В такое утро и собаку пожалеешь выгнать за дверь, – сказал Генрих, взяв под руку шотландского короля, – но мне так хотелось пройтись с тобой, Джеймс, прежде чем начнутся эти радостные крики.

– Славный же прием сделал ты наследнику своему! – заметил Джеймс.

– Бедное дитя! – ответил Генрих со вздохом. И, помолчав с минуту, продолжал: – Ты будешь смеяться надо мной, но я все-таки скажу, что предпочел бы, чтобы мой сын родился где бы то ни было, только не в Виндзоре. Я все устроил бы иначе, но что станешь делать с капризами женщины?

– А почему не в Виндзоре? – спросил Джеймс. – Если я полюбил его как темницу, почему твой сын не полюбит его как колыбель?

– Не в осуждение Виндзору будь сказано, но всю ночь в ушах моих звучал старинный припев:

Генрих, рожденный в Моннуте, жить будет мало,
Но приобретет много.
Генрих, рожденный в Виндзоре, жить будет много
И все потеряет.

– Прекрасный образчик королевской пророческой поэзии! – вскричал Джеймс, разразившись смехом.

– Не думай, что это было мое собственное произведение, тонкий менестрель. Мне пела это старуха-няня из графства Герфорд в то время, как Виндзор был для меня закрыт, как в настоящее время Мо. Припев этот пришел мне на память только тогда, когда появилась у меня надежда иметь наследника.

– Ты можешь наложить заклятие на это пророчество, – заметил Джеймс. – Назови сына Эдуардом, – Эдуард, родившийся в Виндзоре, приобрел много, а главное, жил очень долго.

– Теперь уж поздно, – ответил король. – Епископ при рождении нарек несчастного ребенка Генрихом!

– Несчастного ребенка! – эхом повторил Джеймс с насмешкой в голосе.

– Не один припев этот тревожит меня, – сказал Генрих, – меня мучает еще мысль, что я не дождусь утешения от детей своих!..

– Вот еще! Разве ты один должен отвечать за грехи прошедшего?

– Подобные мысли никогда не забредали мне в голову до сегодняшнего дня, – сказал Генрих. – Но как угадать будущее? Не был ли отец мой, прежде своего изгнания, постоянно ласков и нежен в отношении детей своих, в те немногие минуты, когда ему удавалось бывать с нами. Кто знает, что из меня сделают заботы прежде, чем сын мой будет в состоянии мыслить разумно?

– Ведь ты не станешь отдалять его от себя, значит, не дашь повода сомневаться.