Пленники

— Это и есть мой муж, — не без гордости сообщила Эрна. Она поднялась и принесла портрет. Из рамки смотрел самодовольный, с натянутой улыбкой офицер.

Гарник, мельком взглянув на карточку, тут же вернул ее хозяйке и спросил:

— Можно идти спать?

— Да, пожалуйста. Завтра я разбужу вас немного позже, чем будете вставать в дальнейшем. Сегодня вы устали с дороги.

Парни спустились в свою комнату. Закрыв дверь, Гарник проговорил:

— Ты знаешь, на кого мы будем работать? Хозяин этого дома — майор немецкой армии! — Приятно? Он там бьет наших, а мы здесь будем прислуживать его жене. Вот ты и подумай!..

— Подумать можно. Времени у нас для этого будет достаточно, а теперь давай-ка спать…

4

И началось для беглецов безрадостное существование. Чужая страна, чужое небо, чужие люди кругом — и каждый день один и тот же голос:

— Иоган! Геворк!..

Казалось, и солнце светило здесь по-другому. И звезды были какими-то странными. И сам Гарник перестал быть собою, — он даже назвался не Гарником, а Геворком.

Душа его ныла, сжималось сердце. Каждый день на заре перекликались петухи, чья-то собака лаяла тонким, словно отточенным голоском, холодный ветер свистел в голых ветвях яблонь под окном. И слышался все тот же голос:

— Иоган! Геворк!..

Мир объят тьмой. Окрестные горы молчаливы, как перед надвигающейся грозой. О, скорей забушевала бы буря, — пусть в ней зазвучат знакомые звуки: грохот танковых траков, орудийные раскаты. И услышать бы русское, сердечное: «Эй, привет, братишки!..», а не это:

— Иоган! Геворк!..

Проходят дни, похожие один на другой, один тоскливее другого. То густой туман ляжет на землю, то по небу тянется темное месиво облаков, то идет дождь вперемежку со снегом и его монотонный шум свинцом давит на сердце. Потом снова ночь, за которой опять послышится тот же голос:

— Иоган! Геворк!..

Они встают в холодной полутьме, без конца снуют по двору, в хлеву, на полях хозяйки, и с утра до вечера в их ушах отдается этот голос. Эрна никогда не устает. Раз в три дня она велит приготовить велоколяску, чтобы ехать в город. Ее нагружают бидонами с молоком, мешками с картошкой и свеклой. Хозяйка садится, скомандовав Гарнику: «Вези, Геворк!»

Тридцать километров везет коляску он, стиснув зубы, без конца нажимает педали этой странной колымаги, как рикша.

Зря жеманится Эрна, зря улыбается Гарнику в дороге. Или дома, когда они остаются одни, приглаживает ему волосы, прижимается щекой к его щеке. Он, батрак, понимает, что ей нужно, но не отвечает на ласки этой женщины.

«Нет, Эрна! — думает он. — Вы мне не мать, не сестра. Зря вы стараетесь приласкаться — мое сердце не отзовется вам!»

По вечерам Эрна пользовалась любым поводом для того, чтобы вызвать его к себе наверх. Иногда это бывало очень поздно. В соседней комнате спали детишки. Эрна начинала непринужденную болтовню, раскрывая подчас Гарнику свои женские секреты, а он смущенно слушал ее и не мог отвести глаз от портрета Рудольфа — мужа хозяйки, майора гитлеровской армии. Может быть, по его приказу расстреляли комиссара Варданяна…

— Я пойду, фрау Эрна, уже пора…

— Посиди! — не отпускала Эрна. — Мне так хорошо с тобой! Мне нравятся твои глаза… Я еще не видела таких черных глаз. Посмотри на меня, Геворк!

И Гарник нехотя щурился через плечо Эрны на самодовольное, чванливое лицо ее мужа.

Эрна поднималась с места, чтобы посмотреть ему в глаза, обнимала его плечи, ластилась к нему, а он, вежливо отстраняя от себя охваченную возбуждением женщину, все твердил:

— Иоган там ждет меня! Я должен идти.

— Ну, иди!.. — сердито отодвигалась она, поднося руки к вискам: «Что за человек, — из кремня он что ли? Из стали?..»

«Стыдно!» — говорила она себе. А на другой день, когда снова видела большие, красивые глаза Гарника с удивительно длинными ресницами, — начиналось все снова.

Все повторялось… И опять перед Эрной был бесчувственный идол, деревяшка. Но зато, когда они бывали в городе, он странно оживлялся. Каждый раз, спросившись у хозяйки, он шагал к станции, к вылинявшему ветхому вагону в тупике, где жила большая семья рабочего Шиндлера.

Эрна не догадывалась, в чем дело, и разрешала ему эти прогулки. Гарника встречали у Шиндлеров, как родного. Он дружил с малышами, с Гретой и Альфредом. Фрау Генриетта относилась к нему, как к сыну.

А Тереза… С Терезой он был тих и молчалив и только смотрел на нее восхищенным взглядом. Он краснел, завидев эту девушку, смущался, разговаривая с ней.

Однажды Тереза пошла проводить его. Он сказал ей тогда:

— Тереза, ты поехала бы со мной в нашу страну? Она красивая! Знаешь, когда война кончится, Тереза, я снова приеду и увезу тебя с собой. Ты веришь?

Тереза слушала молча, серьезно, и в ее голубых глазах Гарнику почудился теплый огонек.

Они шли к станции.

Вдруг Тереза, не стесняясь прохожих, прямо на середине улицы поцеловала его. Поцеловала, повернулась и побежала назад. На перекрестке она помахала Гарнику рукой и уже пошла не оглядываясь по длинной улице.

В глазах Гарника на мгновение потемнело. Он даже как будто не поверил тому, что произошло. Но ведь он еще чувствовал тепло ее губ на своих…