Пленники Амальгамы

Приступ идиосинкразии усиливается после планерки, устроенной почему-то не утром, а под занавес трудового дня. «Город живет напряженной жизнью, – вещает главред Субботин, размахивая длинными мосластыми руками (он и сам мосластый и длинный). – А мы ее не отслеживаем! Отстаем от ритма, занимаемся перепевами того, что пишут “Известия” и “Независимая”. А ведь наш регион имеет свои особенности, нас столичные проблемы мало касаются!»

Наблюдая за тем, как Телешев, опустив лысоватую голову, жмет кнопки на мобильном (SMS, похоже, пишет), улетаю мыслями на свою окраину. Вроде еда оставлена на плите, но поднадзорный вряд ли будет ее разогревать – предпочитает запихивать в себя холодные продукты и запивать водой из-под крана. Сто раз было говорено: в Пряжске жесткая вода, в ней кальция выше крыши, значит, пей отфильтрованную! Он же отвечал, что кальций, стронций и прочие водороды-кислороды есть условность, выдумка человеческая. Мир на самом деле состоит из сгустков и пустот цельной материи; здесь густо, там пусто – вот главный принцип мироздания!

Состояние достигает пика, когда Субботин просит задержаться, прямо как в кино про Штирлица. Вертя в руке карандаш и не глядя в глаза, тот мягко советует не обострять отношения с экс-мэром. Ага, старый козел и сюда успел забежать; а главный встал на вытяжку, хотя Дудкин теперь никто и звать его никак! Глубоко, видать, рабская сущность засела, клещами не вытащишь…

– То есть предлагаете хвалебную рецензию поместить?

Главред морщится.

– Зачем хвалебную?! Нынешний градоначальник вряд ли такое одобрит, но… Обострять не надо! Сегодня они соперники, завтра в одном списке на выборы пойдут!

Мраморных приборов тут нет, да и не дебоширю я в чужих кабинетах. На меня вдруг наваливается тоска, неподъемная, как стопудовый мешок. Что за жизнь, мать вашу?! Почему вокруг одни хуматоны? И почему я о них вспоминаю, это же чушь, порождение нездравого рассудка!

* * *

Выпить удается спустя несколько дней, в компании Монаха. Свято место возле сквера пусто, значит, гора пойдет к Магомету. То есть я направляюсь в мастерскую, расположенную неподалеку от дамбы, чтобы застать уже нетрезвого Сашку. И хотя визиту не очень рады (Монах какой-то мрачный), мне наплевать. На правах старого знакомого прохожу внутрь, ставлю бутылку на заляпанный красками стол, после чего приближаюсь к окну и долго смотрю на открывающуюся панораму.

– У тебя за окном – лучший городской вид. Овраг в зелени, домишки, кусок поймы, Покровский собор… Ни одной заводской трубы! Ни одной дурацкой хрущевки!

За спиной шебуршат, вроде как закуску готовят, затем раздается хриплый Сашкин голос:

– Ты уже это говорил.

– И что? Могу повторить. Больше не пишешь любимый пейзаж?

На стол со стуком выставляют стаканы.

– Ладно, наливай…

Мы выпиваем, занюхиваем хлебом и какое-то время молчим. С Сашкой можно молчать, не чувствуя неловкости, что редко бывает. Можно и говорить, и мы наверняка сегодня поговорим (а уж выпьем сколько!). Но пока Монах молча удаляется за выгородку, где у него оборудована импровизированная кухня, я погружаюсь в воспоминания. Они нынче избирательны, мозг сам решает, что именно выдать на-гора, и на сей раз выдает спор после одной заезжей выставки. В нашу провинцию как-то завезли инсталляции столичной знаменитости, научившейся работать со сварочным аппаратом и заполнившей Центральный выставочный зал грудой блестящего металла. Именно грудой, поскольку мастер отрицал фигуративность, и требовалось изрядно напрягать фантазию, чтобы разглядеть в нагромождении стальных листов, болтов и шестеренок что-то узнаваемое. Сашка написал в книге отзывов: пункт приема черных и цветных металлов расположен по такому-то адресу, туда всю выставку и следует отправить! Я же взялся защищать гастролера, мол, художник отпускает воображение на свободу, а далее сам решай – идти за ним или в обратную сторону.

– Да где тут воображение?! – горячился Монах. – Безумие, его культ в чистом виде! Сейчас каждый второй культивирует в себе безумца, мода, блин, такая! И этот сварщик – из их числа!

– Но художник всегда немного безумец! Взять, к примеру, Босха или Сальвадора Дали…

– Трижды ха-ха! Босха корежило от жизни, он преподносил миру зеркало! Чтобы мир содрогнулся от своих безумств! А Дали… Не обращай внимания на открытки.

– Какие открытки?!

– Картины с этими стекающими часами, расчлененками… Посмотри графику к Дон Кихоту, там настоящий Дали, не попсовый!

В моей жизни все было тип-топ, поэтому я энергично продолжил защиту тех, кто выходит за край и нарушает табу. Они представлялись ледоколами, вспарывающими лед сервильности, буревестниками, реющими над глупыми пингвинами, и, если кто-то выходит за грань психической нормы – простим безумство. Кажется, я даже цитировал стих: «Простим безумство – разве это // Сокрытый двигатель его? // Он весь дитя добра и света, // Он весь свободы торжество!» А Сашка саркастически хохотал, мол, какой свет?! Тем паче свобода?! Безумие привлекает, затягивает, приносит бабки, создает мифы, но не светит! Это голимый расчет, бизнес и ничего личного!