Плен

Он хочет, чтобы Дэн сделал ему то же, что женщины делают мужчинам. Он представил себе, как Дэн стоит перед ним на коленях, голову его и волосы, жесткие и густые. Это желание не отпускало его до завтрака. Дэн ел, а Вадим подошел к нему сзади и, уже дурея от возбуждения, запустил ему руку в волосы. Это было очень приятно, куда приятнее, чем шерсть котенка. Волосы были упругими и будто отпружинивались от руки, но при этом обволакивали ее. Дэн не оттолкнул.

Он обернулся на Вадима, посмотрел снизу вверх и улыбнулся. От этого Вадим почувствовал настолько сильное возбуждение в паху, что не выдержал и отошел. Нет. Сейчас нельзя. Сейчас Дэн испугается и соскочит. Можно внезапно оглушить, конечно. Подойти также сзади и… Или опоить. Подлить в еду снотворного. Нет. Вадим хотел его себе насовсем. Это его мальчик. Его друг, его близкий, его котенок.

Нужно было просто склонить его к тому, чтобы он сам захотел остаться, сам решил, что так лучше всего. Не так уж сложно. Аккуратно, в разговорах выпилить остальных, стать ближайшим, сделать так, чтобы у него больше никого не осталось. Ни одного человека на свете. И все. Тогда Вадим сможет делать с ним все, что захочет. Да. Он все обдумает и приступит. Приступит завтра же.

На следующий день он присел напротив и, заботливо поставив перед Дэном чашку чая, заглянул в глаза.

– Ты какой-то запаренный, – начал он осторожно.

Вадим увидел, как ровное и веселое настроение Дэна сменяется грустью. Мальчик любил жаловаться, любил, чтобы его жалели, и именно на этом Вадим и сыграет. Еще он любил маму и сильно на нее обижался. С этого и стоит начать.

Дэн рассказал, как они с мамой рисовали вместе на длинном рулоне обоев, мама сидела с одной стороны, а Дэн с другой (интересно, каким он был в детстве?). Как они учили буквы, и мама писала их вверх ногами, чтобы не путать его, а он повторял за ней, и получалось тоже вверх ногами, и мама смеялась (она смеялась над тобой?). Она смеялась потому, что он неправильно понял (ты был маленьким, она просто плохо объясняла). Это не со злости, это была такая игра, тогда мама любила меня и была только моя, понимаешь? (О, как понимаю!) А потом все эти мужчины, которые к ней приходили, они раздражались, они ненавидели, они хотели, чтобы Дэна не было. А он же ничего им не сделал, он любил гостей, ждал их вместе с ней. Перед их приходом она становилась красивой и нарядной, даже если не переодевалась. От нее шло такое особенное, радостное. Она готовила вкусное (и я ему готовлю вкусное, отлично). Они заходили с какими-нибудь шоколадками, кривились, когда его видели. Но сюсюкали и совали ему шоколад (поэтому ты не любишь сладкое?). Он от обиды уходил в другую комнату, а они там смеялись и обнимались (а мои телевизор смотрели). И он забирался в шкаф, в угол, и сидел там, зажимая уши руками, и звуки их голосов становились прерывистыми (надо же, я не догадался зажимать уши), от этого обида проходила, он шел к ним в комнату. И каждый раз видел, как она, пьяная, лежала на его коленях и хихикала как маленькая, а он шарил рукой под ее халатом, где грудь, и там прямо. И отдергивал руку, будто они делали что-то неприличное (прямо при тебе? у нее совсем стыда нет?). Она видела меня, и у нее становилось злое лицо, она выгоняла меня, и я опять шел в шкаф и плакал там, я хотел умереть, не быть, деться куда-то, понимаешь? И это чувство…

Стоп. Спокойно. Не слушай его.

– Надо выпить.

– Но я…

– Я просто не могу больше слушать. Я сейчас зареву.

– Прости…

– Нормально все, я рад, что ты мне это рассказал (его голос пробирается куда-то внутрь и будоражит там, надо медленнее, чтобы успевать управлять).

Вадим вспомнил, как, стараясь подчинить Дэна, влезть к нему в память и голову, сам проникался им. Может быть, от схожести судеб, а может, из-за его странного гипнотического взгляда. Он еще долго тренировался смотреть ему в переносицу, чтобы не попасть под влияние. Потом тренировался отводить глаза и объяснять. (Так стыдно за твою мать. Так больно за тебя. Ты не заслужил.)

Они сближались, Вадим нашел все болевые точки, научился доводить Дэна почти до истерики и выводить обратно. Ему почему-то нравилось, когда тот плакал. У него становилось такое растерянное и детское лицо. И главное, появлялся повод обнять его и погладить.

Пока Вадима вдруг не осенило – пора. Мальчик готов.

Дэн рассказывал, а потом сам потянулся к Вадиму, обнял его крепко. Казалось, он сейчас заплачет. Вадим хотел отстраниться, потому что член наливался в штанах и он мог почувствовать, но Дэн не отпустил. Он дышал в шею и моргал часто, отчего его ресницы едва заметно щекотали щеку. Вадим слегка сдвинулся, чтобы щеки соприкоснулись теснее, но Дэн вдруг поцеловал его в щеку, по-детски порывисто и крепко. Сейчас.