Плен

И об этом непонятном было приятно думать перед сном, куда приятнее, чем про школу и смеющихся одноклассников. Ночами он долго лежал, уставившись в потолок, и думал о том, что от котенка нужно непременно избавиться. Если его не будет, то весь тот день и навертевшийся на одну прогулку клубок плохих поступков сами собой исчезнут, растворятся, и никто ничего не узнает. Но он почему-то теперь не мог. Теперь казалось, что даже если его поймают, посмеются над ним или накажут, это ничего страшного, он удержит лицо, потому что потом будет чердак и котенок.

Тренироваться тогда он перестал совсем, но получаться, как ни странно, стало лучше. Несмотря на то, что теперь учителя иногда делали ему замечание за рассеянность, чего раньше никогда не случалось, лицо удерживалось само. И одноклассники смеялись над ним реже. Впрочем, может, он просто не замечал, потому что думал про котенка. Боялся, что мачеха полезет зачем-нибудь на чердак, найдет его и выбросит. О том, чтобы отдать котенка собакам, он больше не думал. Собаки могут поесть чего-нибудь другого, а котенок ему нужен. Он приятный.

Из школы снова отпустили пораньше, и он решил сходить и посмотреть на девочку. Как она ходит теперь, несчастная, ищет котенка, зовет его, плачет, и ее мама, наверное, ищет вместе с ней. Он внезапно вспомнил про туфельку от куклы, которую положил вместе с иголкой и пузырьком и так ни разу туда и не посмотрел. Котенок был интереснее. Девочка теперь, наверное, играет с куклами, раз котенка у нее больше нет.

На улице моросило, и, пробираясь через кусты, он вывозил ботинки в грязи и оттирал их прямо там, пока за шиворот ему текло с веток и стучало крупными каплями по затылку – он не вздрагивал, конечно, но чувство было такое, будто кто-то очень слабый пытается дать ему подзатыльник.

К дому девочки с блестящими косичками он шел кустами и вывозил ботинки снова, промок, но идти по дороге было опасно. У дома девочки не было. Не было ни половика, ни кукол, ни мелькающего силуэта ее мамы. Он был разочарован, и даже подумал, что девочка от его наказания заболела и лежит дома, пока не услышал тявканье. Он присмотрелся: по двору бегал маленький щенок. Добежал до забора и вдруг резко упал назад, будто кто-то его пнул. Оказалось, щенок привязан тонкой цепочкой и, не зная об этом, с разбегу пробежал лишнего.

Выходит, девочке купили щенка вместо пропавшего котенка. Щенки были приятнее котят, они всегда веселились и лизали руки. От этого внутри стало горько и противно: девочке и не нужен был котенок, она и не расстроилась, ей тут же подсунули щенка. Наказания не вышло.

Он брел домой и думал, что можно было бы забрать щенка, но щенок вел бы себя плохо, он был большой и лаял громко, а потому в сундуке его не спрячешь.

Теперь котенок казался уже не таким приятным и хорошим, хотя сегодня ластился так же и даже облизал палец. Но щенок был лучше и веселее. Он перевернул котенка и потыкал его пальцем в живот. Котенок обхватил руку лапами и укусил. И снова стало приятно и тепло и даже немножко обидно за котенка, про которого противная девочка с блестящими косичками так быстро забыла.

Внезапно он услышал еле заметный скрип внизу. Она шла! Она поднималась прямо сюда, и, судя по скрипу, вот-вот ее голова появится в квадратном люке чердака. Вадим вскочил, кинул котенка в сундук, отчего тот больно ударился боком о дно и пискнул, захлопнул крышку, схватил книгу и сделал вид, что читает. Котенок пищал внутри сундука, и он принялся читать вслух, чтобы заглушить его писк. И даже через эти звуки слышал, как мачеха, перестав прятаться, поднимается по лестнице. Вот появилась ее голова, развалившиеся кудри нелепо торчали в стороны – на ее жидких волосах завитки не держались, но она все равно каждый день накручивала их на пластмассовые бигуди и дула на них феном.

Мачеха взобралась по лестнице и, ухватившись за откинутую крышку люка, поднялась на чердак. Встала над ним, уперев руки в боки, и стала смотреть, как он читает. Он не понимал, почему она смотрит, почему не говорит про котенка, и попытался сделать вид, что не видит ее. Мачеха тяжело вздохнула, он обмер и замолчал. Поднял на нее испуганные виноватые глаза и попытался удержать лицо. Уголок губы предательски дрогнул – но она, кажется, не заметила. Посмотрела на него этим презирающим взглядом и откинула крышку сундука. Там был котенок.

Всё.

Постояв немного, она покачала головой и пошла вниз. Пока ее тело укорачивалось, исчезая в люке, он продолжал смотреть на нее и терпел. Хотелось вскочить, ударить ее по голове катушкой, на которой он сидел, чтобы она упала вниз и, переломавшись о ступеньки, убилась там о пол и не рассказала. Не успела бы рассказать отцу. И никто бы ничего не узнал. Но сделать так было страшно и опасно, она могла не упасть, не умереть, и тогда стало бы совсем всё. А пока еще не совсем.

Вадим прошелся по комнате и выглянул в просвет – сосед возвращается с работы. Ничего подозрительного. Все хорошо. Все хорошо. Никто за ней не придет. Никто ничего не узнает. Это просто воспоминания. Просто застарелая тревога.